Сергей Романов - Закон стаи

Роман Алистратов удовлетворенно хмыкнул и пошел к выходу. В огромном фойе дворца его поджидал Бурмистров.

— Ну? Засыпали твоего ученика. Раздавили, как щенка!

Роман нисколько не смутился:

— Кто раздавил?

— Как кто? Избиратели!

— Какие это избиратели? Все самые провокационные обвинения в адрес Пантова бросали актеры, которых я нанял несколько дней назад и которым раздал листочки с вопросами. Я же вас предупреждал, что устрою Пантову экзамен.

— Так это был спектакль? — банкира стал разбирать нервный хохот.

— А то! Надо же проверить его психологическую подготовку. Теперь и вы, и я убедились, что она еще не на должном уровне. Время до выборов и до настоящих дебатов еще есть. Будем работать.

К ним подошли «безработная женщина, мать двоих детей», парень и девчонка с короткой стрижкой, желающая обедать только неркой.

— Ну как, Роман, мы справились?

— Отлично, ребята. Вы сделали все, что я от вас требовал.

Он вытащил бумажник, вынул из него несколько сотенных купюр и раздал актерам.

Вниз по центральной лестнице чуть ли не бегом спускался Пантов. И без того красный и распаренный, увидев Романа с Бурмистровым, о чем-то разговаривающих с его недавними оппонентами, он кинулся к ним, буравя взглядом не в меру зубастых избирателей.

— Познакомьтесь, Михаил Петрович, — без всяких эмоций обратился к Пантову Роман. — Это актеры театра юного зрителя. Они задавали вам самые провокационные вопросы, старались вывести вас из себя и тем самым помогали мне определить уровень вашей предвыборной подготовки, которая, увы, пока еще не на должном уровне. Одно вам могу сказать: начали вы молодцом, за здравие, а кончили за упокой. Напрочь забыли о шутках, пословицах и поговорках, с помощью которых я вас учил уходить от нежелательных вопросов.

Лицо депутата посерело. Приоткрыв рот, он, как рыба, старался заглотить как можно больше воздуха. Нижняя челюсть тряслась от гнева.

Бурмистров, чего с ним никогда не случалось раньше, согнулся от смеха, ухватившись за живот. Роман и актеры стояли с непроницаемыми лицами, как ни в чем не бывало.

После того как они вернулись из Парижа, прошла уже целая неделя, и Пантов за этот срок только однажды встретился с Эдитой. Теперь ей казалось, что эта встреча была искусственная, устроенная ради того, чтобы она все-таки дала ему согласие на брак. После того как она сказала «да», Эдита впала в ступор, полностью подчинилась инфантильности и равнодушию. Отправив Фильку в садик, она часами лежала на диване и, глядя в потолок, думала о перспективах своей жизни. Думала о Пантове, о своей тени рядом с ним.

Конечно, он звонил ей из думы, из области, находил время набрать ее номер в перерывах между совещаниями и заседаниями. Говорил по телефону ласковые слова и тяжело вздыхал, сожалея, что не может вырваться даже на пару часов. Эдита понимала, что у жениха куча неотложных дел: до дня выборов оставалось совсем мало времени.

Пантов позвонил уже за полночь:

— Как твои дела, дорогая?

— Неважно, — ответила она и высказала все, что у нее за последние дни накипело на сердце. — После нашего путешествия мне кажется, что я потихоньку начинаю сходить с ума от одиночества. За этим забором я чувствую себя как в зоне для содержания уголовников. Даже Филька избегает со мной встреч. Я не понимаю, за что наказана, в чем провинилась, Миша?

— Надо еще немного потерпеть, зайчик. Мне вот хотя бы кусочек твоего одиночества… Но все наоборот — встречи, собрания, отчеты, злые лица. Но скоро весь этот кошмар закончится, и мы обсудим, как нам отдохнуть.

— У тебя проблемы? — спросила она, с надеждой отметив пробуждающийся интерес.

— По сравнению с одной — все остальные проблемы мелочь.

— Ну и в чем беда?

— В твоем отце.

— Не понимаю. Он что, преследует тебя за то, что мы были вместе в Париже?

— Нет-нет. Об этом между нами даже разговора никогда не было. В этом отношении твой папаша тактичен до безобразия. Другое дело, что он и его приверженцы лоббируют принятие закона о приватизации водообъектов. А без одобрения закона вся моя предвыборная кампания ничего не стоит. Как говорится, только попусту транжирим деньги.

— Но я в этом ничего не понимаю.

— А что тут понимать? Хоттабыч меня, видимо, тихо ненавидит, поэтому и избрал такой способ мести. Другого объяснения я не вижу.

— Но при чем здесь мой отец, если вы принимаете законы не по указке спикера, как мне известно, а большинством голосов?

Пантов заставил себя деланно рассмеяться:

— Наивная моя дорогуша! Да будет тебе известно, что абсолютное большинство депутатов готово поддержать закон, но боятся испортить отношения с твоим отцом. Голос Хоттабыча — это уже половина голосов в парламенте.

— Ничем не могу тебе помочь. Я никогда не вмешивалась в его дела.

— Я тебя прекрасно понимаю, — ответил он с печалью в голосе. — Ну, нежно целую тебя…

— Когда мы увидимся, Миша? — поторопилась она задать вопрос.

— Завтра у меня весь день расписан по минутам.

— Но мы могли бы провести с тобой ночь.

— Какая ночь, зайчик? У меня голова идет кругом. Я тебе позвоню.

Раздались короткие гудки. Она положила трубку на аппарат и задумалась: неужели Пантов дает понять, что от ее разговора с отцом зависит их дальнейшая судьба? «Да нет, быть не может!» — тут же отвергла она свои сомнения. Наверное, ему и в самом деле нужна помощь. И о своих проблемах он рассказал только для того, чтобы она хоть немного посочувствовала ему. Ей даже стало приятно, что Пантов поплакался и доверился ей, чего никогда не делал Агейко. Разве она не видела портреты депутата, развешанные по всему городу? Разве не о его предвыборной программе каждый день сообщают по телевидению? Разве не он, Пантов, не вылезает из командировок? Он известное лицо в городе, но, как это ни странно, такой же, как все смертные, человек из костей и мяса. Ему не хватает времени — он действительно слишком замотался между всяческими мероприятиями.

И ей вдруг пришла в голову неожиданная, но дикая идея. Да, она обязательно поговорит с отцом, а заодно узнает, насколько он дорожит дочерью и любит ли ее…

Распоясавшийся Филька, забравшись деду на колени, орудовал расческой, предпринимая очередную попытку привести волосы спикера в надлежащий для панка вид. Хоттабыч кряхтел, но терпел.

Эдита вошла в кухню, когда мокрая шевелюра отца усилиями Фильки-парикмахера все-таки была установлена в гребень. Она улыбнулась, стараясь придать своему лицу доброжелательное выражение.

— Вы уже завтракали?

Дед и Филька одновременно отрицательно замотали головами.

— Гренок с яйцом поджарить? — спросила Эдита, зная, что и тот и другой считали это нехитрое блюдо лучшим лакомством.