Алексей Биргер - По ту сторону волков (полная версия)

Уже несколько секунд назад в дверях амбара появился еще один парень. Как бы замер, злым и настороженным взглядом рыская по залу. Я сделал быстрый выпад и, крепко схватив его, притянул к себе.

— Значит, это один из конокрадов, о которых вы мне говорили? — обратился я к четырем моим собеседникам. — Ну-ну, чего молчите, договаривайте прямо при нем…

У схваченного мной парня в глазах полыхнул такой огонь, что с четверых моих собеседников форс тут же начал слезать.

— Ты что, начальник… — чуть не поперхнувшись, выдавил один из них. — Ты что, это…

— Ладно-ладно, — беззаботно и дружелюбно откликнулся я. — Неужели при нем повторить не желаете? А как же гражданская смелость? Хотя какая там гражданская смелость — я ж понимаю, что не от любви к милиции вы мне его заложили — личные счеты свести хотели… Но зачем же в кусты уходить? Совсем втихую действовать негоже, надо и ответственность со мной разделить… Я не слабак и слабаков не люблю… Ну, пошли… — обратился я к задержанному парню.

Здесь я хотел бы прервать Высика, чтобы вклиниться с собственным небольшим рассуждением — или недоумением, если хотите. И неважно, кто этот «я». Скажем так: я неплохо знал Высика и по детским впечатлениям, и по рассказам Калыма (с Калымом мы «законтачили» вновь, встретившись взрослыми и возобновив детскую дружбу, вскоре после того, как Калым вернулся из Афганистана и Высик взял его под свое крыло). Доводилось мне потом и бывать у старика, хотя и очень нечасто. Так вот, только что описанный «фокус» стал самой первой провокацией того типа, который Высик стал широко использовать в своей работе. Можно сказать, образцом на будущее. Мне доводилось рассказывать в повести «На майском безумии», как при помощи подобного фокуса Высик весьма эффективно, хотя и не вполне чистоплотно, решил все возникшие у него проблемы. Меня всегда интересовало, почему его штучки срабатывали? Ведь и довольно наивны они были, и повторял их Высик — довольно однообразно — столько раз, что, вроде бы, все должны уже были с ними освоиться и перестать покупаться. Ну, насчет наивности и повторяемости Высик как-то вполне откровенно объяснил Калыму: «Понимаешь, я давно понял, что хитрость особенная тут и не пройдет. Чем хитрее и тоньше закрутишь, тем быстрее и легче раскусывают. Такая вот странность. Где тонко, там и рвется, что ли. А чем проще, прямолинейней, топорней сработано — тем лучше клюют. Этакий, понимаешь, интересный психологический момент. Я и сам дивился порой, как легко у меня такие штучки проходят, в том числе с умными людьми, которых на мякине не проведешь. А насчет повторяемости… Чего ж не повторять, если получается.»

Во-вторых, думалось мне, подобная тактика могла бы показаться свидетельством слабости: мол, кто не может преодолеть трудности собственными силами, напрямую, тот и прибегает к хитренькой такой подляночке, к трусливым подтасовочкам… Я имею в виду, против самого провоцирующего это могло бы обернуться, потому что как раз ощутили бы внутренне эту слабину и перестали б его бояться, так и попал бы он где-нибудь в лихой оборот. Но такое могло произойти с кем другим, только не с Высиком. От этого невысокого, коренастого, на воробья похожего офицера всегда веяло ощущением силы и, как ни странно, в моменты его не особенно честных шуточек такое впечатление только усиливалось. Надо было видеть его в такие моменты — невольно вспоминалась былинная строка «И он шип пустил по-змеиному»: так он пружинисто приседал, то ли к быстрому выпаду готовясь, то ли вприсядку пуститься собираясь, такими неожиданно пустыми и стеклянными становились его глаза, что любому наяву мерещилось, будто он слышит холодное змеиное шипение, и мурашки пробегали по коже.

— Скажите… — Калым перебил Высика, а потом чуть замялся. — Скажите, а вы не боялись, что своей «подставой» спровоцируете большое и кровавое побоище в один из ближайших дней? Ведь вам бы отвечать пришлось, если бы резня — на вашей территории — крупным смертоубийством закончилась…

Высик усмехнулся.

— Видишь ли, — проговорил он, — побоища между ними и так происходили каждый день, и до кровянки, и до смертоубийства. И порождались эти побоища из, если хочешь, взаимного доверия, из веры в то, что это — их личное дело, и никто в нем властей замешивать не будет. Я знал, что, как только ляжет между ними тень взаимного недоверия, — они, наоборот, начнут сторониться друг друга. Участие в драках и право получить честный нож в брюхо — это награда за то, что с властью не сотрудничаешь. Вот такой, понимаешь, парадокс моего жизненного опыта. Уловил? Если уловил, то поехали дальше.

…Парень на улице заругался матерно, медленно приходя в себя, и, когда из тьмы донеслось конское ржание, заорал:

— Ребята, на помощь, меня мент держит!.. Меня фабричные с ремесленными на пару продали и вас всех сдают!..

— Эй, начальник, Гришку отпусти! — проорал кто-то из темноты.

Ну, тут, как ты понимаешь, взялся за гуж — не говори, что не дюж. Я сперва этому Гришке рукояткой «Вальтера» по черепу врезал, чтоб хлопот с ним не было при разборке с его приятелями — тем более что впереди уже силуэты конных замаячили, и к забору вместе с ним отступил — и очень вовремя: сзади, оказывается, тоже несколько человек на лошадях же подбирались.

Я заранее положил себе, что буду крут с ними не только до предела, но и сверх допустимых пределов. Надо было их оглоушить — хоть жестокостью, хоть чем. И я выстрелил, точненько в руку одному из них попал — как и метил, — и парень вылетел из седла.

— Эй вы! — заорал я. — Я и вполуслепую, и на звук вас всех положу. Я в разведке и не в таких передрягах бывал.

Увидев, что они замялись, я продолжил:

— Гришку вашего я все равно в участок доставлю, и никто мне тут не помеха. А хотите по-хорошему — выберите посланца, и чтоб был в участке через полчаса. Я хороший подход понимаю и с теми, кто не вредничаст, всегда договориться могу. От вас зависит, поладим мы или нет. А теперь дорогу очистите, не то вам всем хуже будет.

Действовал я, конечно, — прокурору не попадись, но я уже понял, что лучше в первый день один добрый удар нанести, чтобы потом все шло как по маслу, чем изо дня в день одну и ту же кашу расхлебывать.

В общем, дорогу мне они нехотя освободили, и я, доставив парня в участок, запер его в одной из трех наших камер — полуподвальных таких комнаток с зарешеченными окнами. Сел я за стол в своей приемной, ночник зажег, закурил папиросу.

И очень быстро появился посланец от конокрадов. Здоровый парень такой. Вошел неуверенно. Конечно, вся ситуация ему в диковинку была.

— Меня послали спросить у вас, чего вы хотите, — проговорил он, поняв после наступившей паузы, что я разговор не начну.