Татьяна Гармаш-Роффе - Тайна моего двойника

– У вас тут дважды проставлена одна и та же закуска. Мы этого не заказывали и не ели.

Мне стало немножко неловко. Игорь никогда не просматривал счет, а если и видел, что его обсчитывают, то никогда не говорил об этом. Впрочем, у них на Западе другие привычки и другое отношение к деньгам.

Официант с фальшивым изумлением уставился в счет, будто действительно вышла невероятная оплошность, и рассыпался в извинениях. Счет быстро исправили, и Джонатан расплатился.

– Я уже знаю множество вещей про Россию: я знаю русские буквы, я знаю, что цены в ресторанах непристойно дороги и в них обсчитывают, – сказал он, выходя.

– Их избаловала наша клиентура: наши новые богачи не только не проверяют счета, но еще и дают такие чаевые, что их и обсчитывать незачем.

– Чаевые – это личное дело каждого, добровольное дело: хочешь – даешь, а не хочешь или не можешь – не даешь. А когда меня обсчитывают, меня таким образом вынуждают платить больше. А я не люблю, когда меня пытаются принудить к чему бы то ни было. Вопрос принципа. Куда мы едем?

Расспросив нескольких прохожих, я выяснила, что в двух троллейбусных остановках отсюда имеется районная библиотека. Джонатан хотел взять такси, но я сочла это неоправданной роскошью и потерей времени – пока такси поймаешь! – и потащила его на остановку.

– Надо было взять машину напрокат, – ворчал Джонатан, плетясь недовольно за мной на остановку. – Мы так и за год не управимся, если будем пользоваться муниципальным транспортом.

Он налетел на меня сзади, потому что я внезапно замерла как вкопанная. Стеклянная будочка остановки была оклеена листовками к предстоящим выборам. Прямо передо мной на толстом стекле прилепился пожелтевший от ветра и снега, с отклеившимся уголком листок, с которого на меня смотрело лицо…

Мое лицо. Лицо Шерил. Только этому лицу было раза в два больше лет. Внизу крупными буквами было написано: Светлана Ивановна Зазорина.

Джонатан выглянул из-за моей спины. И тоже увидел. Наши взгляды встретились.

Я протянула руку и сорвала листок со стекла. Не сговариваясь, мы развернулись, отошли подальше от остановки и стали ловить такси.

– Кажется, библиотека уже не нужна, – задумчиво проговорил Джонатан. – Займемся поисками акушерки?

– В гостиницу, – выдавила я. – Я должна это переварить.

Лежа на животе на моей необъятной кровати, я бездумно дрыгала ногами. Голова звенела. Я ничего не понимала.

– Скажи что-нибудь умное, – попросила я Джонатана, когда он зашел в мой номер.

– А что тут можно еще сказать? – удивился он. – Это ваша с Шерил мать, ясно же.

Мать, ядрена вошь! Наша мать! Эта красивая, несколько располневшая блондинка, которой полнота придавала дополнительное очарование, округлость лица добавляла «русскости» в ее внешность, милую нежную уютность, с которой она многообещающе смотрела в глаза избирателям, – наша мать?

– И эта предводительница русских женщин избавилась от нас с Шерил при рождении… А теперь этот секретик ее стал тяготить, вдруг кто пронюхает про грехи молодости. И она решила от нас избавиться, причем на этот раз окончательно. Так?

– Весьма вероятно. Я тебе ведь говорил, что политика – грязная вещь… Роддом имени Ленина – Ахматовой – ты там родилась?

– Нет, я в другом, имени Индиры Ганди… Погоди, я даже не подумала… Какое же отношение может иметь акушерка этого роддома к моему рождению?

– Вот найдем ее и узнаем. Ведь не случайно же Игорь о ней упомянул в записке… Может, она работала раньше в твоем. Во всех случаях она, видимо, работала там, где рожала Зазорина.

– Джонатан, насколько я поняла из газет, партия Василия Константиновича враждует с партией Зазориной, они расходятся по всем принципиальным вопросам: он за армию – она против, вернее, за профессиональную; он за «женщину-мать» – иными словами, за женщину на кухне – она за «настоящее, а не показное равноправие», как было в интервью, и так далее. Так что вряд ли Василий Константинович замешан в этом деле… К тому же Игорь ничего о нем не написал. Тогда, может, лучше связаться с ним? Он может что-то знать об Игоре.

– Оля! Ты меня удивляешь. Тебе ведь и дядя Уильям сказал, и твой Игорь в записке написал, что ни в коем случае никто не должен знать о твоем приезде в Москву! Или дядя хлопотал, делая для тебя паспорт, напрасно? Или ты покрасила волосы в темный цвет не для конспирации?

Джонатан укоризненно посмотрел на меня, как учитель на школьницу, которая не выучила урок и несет у доски ахинею.

Я смутилась. Действительно, глупость сказала. Мои «ум и сообразительность» явно стали меня подводить последнее время…

– Да, конечно, – пробормотала я, – я не забыла о конспирации… Просто я удивилась, что ниточки этой странной детективной истории со мной в главной роли ведут к Зазориной. Каким тогда образом в этом деле оказался замешан Игорь? Я не знала, что он с ней знаком… Никогда от него не слышала этого имени.

– Давай не будем гадать, Оля. Мы сюда приехали как раз для того, чтобы все узнать. И узнаем. Ты переварила наконец свое потрясение? А то мой желудок не отказался бы переварить чашечку кофе.

Интересно, сколько чашечек кофе за день способен переварить желудок англичанина? По-моему, целое ведро чашечек.

– Пей, – махнула я рукой, – я не хочу.

Джонатан заказал кофе в номер. Сидя напротив меня, он тренькал ложечкой об стенки чашки и задумчиво изучал записку Игоря.

– А наше «б» – это, значит, «в» по-русски?

– Да, – вздохнула я. Нашел время изучать русский язык.

– «Зве-тла-на…» Так?

– «С». Светлана.

– Светлана. За-зо-ри-на. Правильно?

– Правильно. Скажи пожалуйста, у тебя и впрямь способности! Мы собираемся провести остаток вечера за изучением русского языка?

Джонатан удивленно посмотрел на меня.

– Это ведь ты хотела ехать в гостиницу. Я всего лишь жду, когда ты «переваришь» информацию и утрясешь свои взаимоотношения со своими эмоциями.

– Переварила уже.

– Тогда едем.

– В роддом?

– Ну да.

– Джонатан… Я все-таки хотела бы подать маме какую-нибудь весточку. Она же волнуется, я для нее пропала…

– Оля, ты, надеюсь, отдаешь себе отчет в том, что твоей маме нельзя звонить по телефону? Он может прослушиваться. И к ней нельзя приходить – за ней могут следить.

– Но они же считают, что меня нет, что меня уже убили, устранили!

– Должны считать, да. Но кто может поручиться, что им не удалось связаться с киллером? Кто может поручиться, что этот Дима не сумел найти средство передать в нужные руки записочку? Ты понимаешь, что дядя сделал тебе фальшивый паспорт – уверяю тебя, это было непросто, он использовал для этого всю свою власть, – и настоял на смене твоей внешности именно потому, что опасность вовсе не отступила! Только отсрочилась. Уже прошло несколько дней со дня твоего «убийства», и мы не можем знать, как развиваются события в Париже.