Николай Леонов - Ринг. Нокаут. Операция «Викинг»

Люди это были разные, но все дружно, словно сговорившись, настороженно относились к нему, своему новому начальнику, майору Симакову. Возможно, он на их месте относился бы так же. Старого начальника отдела любили, человек и профессионал он был отменный. Его уход из отдела был воспринят сотрудниками болезненно. Пусть он, майор Симаков, не имеет никакого отношения к этому, но он занял его место. Отсюда и холодок в отношениях. Сотрудники, выслушав очередное задание, отвечали в уставной форме и уходили. Так работать где угодно трудно, в разведке — невозможно.

Словами положения не исправишь, да и заигрывать с людьми Симаков не умел, ни с подчиненными, ни с начальством.

Выбрать разведчика для задуманной операции было нелегко. Симаков очень рассчитывал на выздоровление Скорина. Вчера Симаков прервал беседу со Скориным, так как не мог до конца разобраться, какое именно впечатление производит на него Скорин. Скорин походил на немца больше, чем на русского. Не только цветом волос и глаз, безукоризненным берлинским произношением. Хотя Симаков не преминул подколоть Скорина, как тот держал папиросу, на самом деле, если бы его показали Симакову со стороны и спросили, какой национальности этот человек, майор, не задумываясь, ответил бы: немец, неумело копирующий манеры русского. Как Скорин двигался, сидел, закинув ногу на ногу, слушал, задрав подбородок, глядя поверх головы собеседника — все выдавало в нем немца. Видимо, выработанные в Германии привычки укоренились прочно. Все это прекрасно. Тем не менее Скорин майору поначалу не понравился своим активным нежеланием работать в разведке. Для профессионала это было более чем странно. Майор чувствовал, что за рапортами старшего лейтенанта скрывается нечто больше, чем естественное сейчас желание воевать на фронте. Что именно? Майор не любил окольных путей. Когда в назначенный час Скорин явился, после обычных приветствий Симаков сказал:

— Друг ваш Константин Петрович Петрухин уехал на фронт. Так. Майор не ждал ответа. Понимая это, Скорин молчал. — Вы что, проситесь на фронт из солидарности? Здесь вы не воюете?

— Чего вы добиваетесь, товарищ майор? — Скорин достал коробку «Казбека». — Я все изложил в рапорте.

— Чего хочу, не получается. — Майор отметил и официальное «товарищ майор», и что Скорин не взял папиросы со стола, закурил свои. — Не получается, Сергей Николаевич, — повторил он.

Скорин понимал, что новый начальник добивается «разговора по душам», и, пытаясь предвосхитить следующий вопрос, сказал:

— С семьей у меня все в порядке. Я оставил у Веры Ивановны рапорт, аттестат и адрес. — Видя недоумение начальника, Скорин пояснил: — Мы завтра регистрируем наш брак. — Он не сказал, что они приняли такое решение ради сына. Возможно, и ради себя, но не хотят признаться в этом.

— Поздравляю…

— Спасибо.

Симаков потер голову, помолчал, затем встал, одернул гимнастерку, начал, прохаживаясь по кабинету, подыскивать нужные слова.

— Разрешите, товарищ майор? — В кабинет с папкой в руках вошел молоденький офицер.

— Разрешаю, — совсем не по-военному ответил Симаков, взял у юноши папку с документами, расписался в получении. — Спасибо. — Он повернулся к Скорину: — Извините, Сергей Николаевич, — и, явно обрадованный, что объяснение откладывается, стал просматривать полученные документы. — Ваши друзья работают неплохо. Хорошо, можно сказать, работают, — задумчиво говорил он, взяв очередной документ, замолчал и нахмурился.

Майор, продолжая читать, отошел к висевшей на стене карте, взглянул на карту, снова на донесение, вздохнул, вынул воткнутый около Керчи черный флажок, с силой вдавил его в кружок, обозначавший город.

Скорин подошел ближе, молча наблюдал за переставляемыми флажками.

— Взяли Керчь. Теперь на Севастополь навалятся, — говорил Симаков, не поворачиваясь. — Дать Сергею Николаевичу автомат исправить положение.

— Тысяча Скориных — полк, — в тон начальнику ответил Скорин, но главное не произнес: «Полк — это значит знамя, командир. Ты среди тысячи товарищей. Кругом руки, плечи и глаза друзей».

Симаков отошел к столу, уложил все документы в папку и после паузы сказал:

— Хороший разведчик один немалого стоит. Если хороший, конечно. Он увидел, вернее, почувствовал, как при слове «один» Скорин чуть заметно вздрогнул и под предлогом, что ему нужна пепельница, обошел стол, излишне долго гасил окурок.

Устал воевать один. Как часто разгадка оказывается простой. Четыре года на чужой земле. Почти год из них без связи. Майор боялся смотреть на разведчика, взглядом показать, что понял состояние Скорина. Очень хотелось ободрить его, но он не знал, как это лучше сделать, учитывая характер и душевное состояние Скорина.

Сразу по возвращении Скорина майор представил его к ордену Боевого Красного Знамени. Указа еще нет. Сейчас сказать? Нет, будет выглядеть как заигрывание: мол, смотри, какой я, твой начальник, хороший.

Симаков решил, что лучше всего увлечь разведчика интересной работой, настроился было совсем на мирный лад, когда Скорин сказал:

— Не надо уговаривать, Николай Алексеевич. Тем более что вы имеете право приказать.

— Вас, извините покорно, никто уговаривать не собирается! Симаков выпрямился, казалось, стал выше ростом, затем усмехнулся, скорее над собой, чем над Скориным, и, решив придерживаться принятого плана, вполголоса продолжал: — Познакомитесь сейчас с одним перебежчиком. Заброшен абвером неделю назад с серьезным заданием по Транссибирской магистрали.

Скорин отошел к окну, задернутому тяжелой портьерой. Майор снял телефонную трубку, набрав номер:

— Майор Симаков. Приведите ко мне Зверева.

Майор включил настольную лампу, убрал верхний свет, вызвал Веру Ивановну.

— Чай и бутерброды, пожалуйста.

Скорин наматывал на палец висевший вдоль портьеры шелковый шнур, смотрел в темное окно, на затемненную Москву, а видел пускающего кораблик сына.

— Проходите, Зверев, садитесь.

Скорин услышал голос майора, повернулся и увидел человека в солдатском обмундировании.

— Здравствуйте, гражданин майор, — сказал тот и сел. — Я сегодня и не ложился, знал, что вызовете.

Майор не ответил, пригладил вихры, выдержав паузу, сказал:

— Я проверил ваши показания, Зверев. Получил из авиаполка ваше личное дело, партбилет и орден. Сейчас не вызывает сомнения, что вы действительно майор авиации Зверев Александр Федорович. Ваш истребитель действительно был сбит двадцатого июля сорок первого года в районе Бреста. Характеристика на вас отличная.

Зверев встал, майор, махнув рукой, жестко сказал:

— Рано, Зверев, рано. Вы бывший майор. Возвращать вам звание, партбилет и орден пока никто не собирается. Как вы, попав в плен в форме офицера-летчика, не только остались живы, но были еще завербованы в диверсионную школу? Какие основания были у гитлеровцев рассчитывать, что из вас может получиться преданный им человек? Почему вам поверили, Зверев? Абверу прекрасно известно, что подавляющее большинство наших летчиков — коммунисты.