Игорь Шинкаренко - Мистерия в парижском омнибусе

Но на следующий день после его приключения в омнибусе, Поль Амьен пребывал в хорошем расположении духа. Уверенность в том, что он не замешан, даже косвенно, в преступлении, и ему не придётся участвовать в судебном следствии, и приподнятое вследствие этого настроение позволяло ему весело беседовать с пастушкой, возлежавшей в глубине мастерской на высоком постаменте, имитировавшем мрамор гробницы Цецилии Метеллы.

—

Пия, моя красавица, — сказал Поль Амьен, смеясь, — ты не подозреваешь, что вчера вечером я чуть не поднялся к тебе по твоим почти отвесным шести этажам, чтобы удивить тебя. Но все-таки, в конце концов, решил не беспокоить твой сон и пошёл ужинать в кафе в твоём квартале.

—

И вы не зашли ко мне, не захотели увидеться со мной! — воскликнула девушка. — Я была бы так счастлива показать вам мою комнату… она теперь столь красива… у меня есть три цветочных горшка и птица, которая поёт, и именно вам я всем этим обязана, все счастье в моей жизни благодаря вам…

—

Я испугался, что затрудню тебя, ведь твоя комнатка не больше тельца твоей птички… эта твоя мансарда. И затем, вломиться к тебе без предупреждения! Я не осмелился. Потом, я не хотел помешать тебе, застав тебя с твоим возлюбленным …

Пия побледнела, и слезы навернулись на её глаза.

—

Почему вы говорите мне об этом? — прошептала она. — Вы ведь прекрасно знаете, что у меня нет возлюбленного.

—

Ладно, малышка, — весело продолжил Амьен, — не плачь. Это тебя совсем не красит и нарушает мою композицию. Разве ты плакала там, в горах, когда пасла свою козу?

—

Нет, никогда… и здесь тоже… когда вы сами не ищете случая расстроить меня… и заставить заплакать…

—

И смеяться тоже. Давайте ка лучше смеяться, или мне придётся задуматься над тем, не хочешь ли ты чего-нибудь от меня. Может быть ты влюбилась в меня? Ладно, я говорил не серьёзно.

—

Как вы могли сказать такое!.. Хорошо, я уже об этом больше не думаю… но, пожалуйста, не говорите мне больше о том, что у меня есть возлюбленный… откуда он у меня может появиться, мой Бог? Там, в моем доме, все мальчики, которые работают для отца Лоренцо, некрасивые и злые, как обезьяны… на пляс Пигаль может быть тогда?… На ступенях фонтана?… Но если бы вы посмотрели в окно, когда я иду к вам, вы увидели бы, что я никогда там не задерживаюсь. Я слишком тороплюсь попасть в вашу мастерскую, чтобы меня согрел… и обнять моего друга Улисса… вот кто мой возлюбленный.

Ангорский кот, который мурлыкал около печи, услышал своё имя и прыгнул одним махом на колени Пии, которая продолжила, хохоча:

—

Он меня очень любит… и приходит ко мне без особого приглашения… и никогда не причиняет мне страданий.

—

Ты права, малышка. Улисс — хорошее животное. Гораздо лучше меня… или животного по имени Верро, которое приходит ко мне только для того, чтобы мучить меня и тебя.

—

О!.. Мне все равно, есть месье Верро здесь или нет, но вы, месье Поль, как только вы начинаете смеяться надо мной, я теряю голову и позу. Вот видите! Я не двинулась с места с начала сеанса, а теперь, когда вы меня побеспокоили, я не знаю, как мне правильно зафиксироваться…

—

Застынь в этой позе… Так… теперь совсем немного сдвинь голову назад… посмотри на меня… на Улисса… вот, теперь замри.

Пия сделала то, о чем ей говорил Амьен, а кот лёг на кровати в том месте, которое он так любил.

—

Сейчас все сложилось идеальным образом, — сказал художник, — и так как ты добра ко мне, тебе будет приятно узнать, что если я и не зашёл к тебе вчера, чтобы пожелать спокойной ночи, то только лишь потому, что было уже чересчур поздно, когда я оказался около твоей улицы… полночь… и все уже спали в твоей казарме, где Лоренцо поселил своих пифферари.

—

Но я… я не спала, — прошептала Пия.

—

В этот неурочный час!.. это очень плохо, малышка. Маленькие девочки твоего возраста должны ложиться рано, как славки, певчие птички… Произнося молитву Аве Мария, как принято в твоей стране.

—

Это — то, что я делаю каждый вечер, но вчера …

—

Никаких объяснений, мадемуазель. Иначе Вы ещё раз поменяете положение, если приметесь болтать, а у меня нет времени, чтобы его терять. День уходит, солнце клонится к закату. И чтобы вас не соблазнять на разговоры, я вам не расскажу историю, которая со мной случилась вчера, когда я возвращался домой… из вашего треклятого квартала.…

—

О! Месье Поль! Я вам клянусь, что больше не произнесу ни слова.

—

Совсем ни одного! Совсем! Не верю… ты, возможно, и промолчала бы, но моя история могла спровоцировать твои рыдания, а мне не нужны твои заплаканные глаза.

—

Вам никто не причинил никакого зла, не сделал ничего плохого… я надеюсь!

—

Нет, нет. Ты прекрасно это видишь, ведь у меня отличное настроение. Я давно не работал с таким воодушевлением. Если бы я мог продолжать с таким настроением и темпом работу над картиной, я сумел бы её закончить через две недели.

—

И что потом… я вам стану больше не нужна? — с видимым волнением в голосе спросила Пия.

—

Не разговаривай! Выражение твоего лица сразу же меняется. Прими нужную позу, шалунья, не двигайся! После этой картины я с тобой сделаю другую, где тебе придётся уже не лежать так комфортно, как сейчас, а стоять, три часа на твоих ногах. И ты будешь так уставать, что тебе уже не захочется щебетать, как сейчас.

В этот момент, дверь мастерской внезапно открылась, и Верро, как прусский артиллерийский снаряд, влетел в мастерскую, воскликнув:

—

Я её видел, мой дорогой. Она восхитительна!

—

Кого? — спросил Амьен.

—

Черт возьми! Покойницу. Я к тебе прямо из Морга. Её там выставили в час дня… и собралась целая толпа, чтобы поглазеть на эту красавицу!..

Когда Верро ещё не успел произнести этих слов: «Я пришел из Морга», Амьен принялся ему делать знаки, смысл которых был очень ясен, но Верро никогда не останавливался посреди речи, которую успел начать, и невозмутимо закончил начатое.

—

Ты был прав, она восхитительна, — рассыпался он в комплиментах. — Если бы она стояла на улице живой, я бы без раздумий дал ей двадцать франков в час. Пия — это натурщица, которую я прежде ни у кого не видел, не правда ли? — мимоходом заметил Верро. — Пия красива, но она и близко не стоит рядом с покойницей. Я попытался быстренько набросать её портрет на бумаге перед остеклением, но полицейские меня вынудили циркулировать перед витриной, запретив стоять на месте, и ещё там был один буржуа, который стал мне говорить всякие глупости. Он сказал, что у меня нет сердца, этот дурак. Да оно у меня в сто раз больше, чем у него, это сердце. То, что я делал эскиз, так это в интересах искусства и будущих поколений. К счастью её собирались фотографировать. Впрочем, когда я увидел, что мне выставляют за дверь, я сказал себе: есть только одно средство, и я отправился прямо к …