Николай Леонов - Трактир на Пятницкой. Агония

Сотрудник уголовного розыска, большевик Константин Николаевич Воронцов отступил, и его место занял двадцатипятилетний парень Костя, которого в детстве за неуступчивость и упрямство звали Дубок.

«Знала, не знала?» — метался Костя. Так ведь не спрашивала. Взгляни на себя в зеркало, парень. Зачем бы ей, Паненке, тратившей за вечер больше, чем ты получаешь в месяц, шляться с тобой по улицам?

И он видел ее глаза, прозрачные, насмешливые… Однако было в них что-то теплое, ему, Косте, дареное. И не спрашивала! Как взвилась, когда он, стоеросовый, заговорил об уголовниках!

Костя приподнялся с кресла, сердце упало, как всегда, неожиданно. Он покачнулся, почему-то вспомнились строчки: «…потерпевший Лапиков был в больнице допрошен дважды, однако никаких показаний на Паненку не дал. Со слов медсестры, Лапиков сказал: «Я ей прощаю», — что подтверждает…»

— Так удавись же! — Костя, отбросив тяжелое кресло, заметался бестолково по кабинету. Подвело его не сердце, а ноги, которые вдруг исчезли, словно их никогда у Кости и не было. Он оказался на полу, как ему казалось, в полном сознании, но без ног. Он их не чувствовал и не видел, стал шарить руками: надо отыскать, без ног никак нельзя. Глупость какая, сердился Костя, я же без них не встану. Телефон зазвонит, хуже, войдет кто… Константин Воронцов сидит на полу…

— А вопросов она не задавала, — прошептал Костя.

— Я и не сомневаюсь, — ответил Мелентьев, сидевший у дивана на стуле. — Вздремнул, Костя, — субинспектор просматривал бумаги, делал пометки. — Ты понимаешь, что получается, начальничек, — это неожиданное «ты», и приблатненные обращения, и то, как Мелентьев причмокнул, заставило Костю протереть якобы заспанные глаза.

Он принял предложенную игру, благо выхода у него иного не было. Ведь не спросишь, где же я валялся, субинспектор? И как это он меня уложил на диван? И сколько времени прошло? И какой сегодня день недели и число? А завалился большевик Воронцов от мещанского чувства к… Костю предупреждающе ударило, мол, не рассуждать, а то наподдам всерьез. Видимо, удар отразился на его лице, потому что Мелентьев, взглянувши было на «начальничка», быстро отвел глаза.

Костя пошевелил пальцами ног — получилось, и тогда он нагло заложил один сапог за другой, потянулся и сказал:

— Ты извини, что я развалился, субинспектор. Так что получается?

— Паханы воровские на сходку собираются, — произнёс Мелентьев задумчиво. — Несколько источников это утверждают. Однако ни день, ни место назвать никто не может. А как бы сладко узнать! Несколько нелегалов, которых мы разыскиваем, там наверняка окажутся. Остальных — в домзак, на промывку мозгов.

— Мозги ихние нам ни к чему, нам души их нужны, — возразил Костя.

— Какие у них души, начальник? — усмехнулся субинспектор, оттягивая резавший шею воротничок и думая о том, что надо бы отказаться от горячих калачей. — Воровская элита, ты уже не мальчик, знаешь вора в законе…

— Его женщина родила? — перебил Костя. — Он грудь материнскую сосал? Когда-то, пусть совсем маленьким, он был человеком?

— Продай ближнего, ибо ближний продаст тебя и возрадуется, — ответил Мелентьев, снял пенсне и убрал в карман. — Такова воровская мораль, а слезливые песенки, больная мама, девчонка, оставшаяся на воле, клятвы — все для фраеров, Константин Николаевич. Сколько я видел обворованных матерей и проигранных в карты девчонок! Если они тебе раз приснятся, в холодном поту проснешься. Какие души? Отрезанный ломоть…

— Не верю, — вновь перебил Костя. — И у Корнея есть душа…

— Он десятки друзей предал!

— Есть, — упрямо повторил Костя, — добраться бы до нее! — он осторожно сел, сосредоточился и встал, дошел до стола, но кресло валялось в двух шагах. Костя жалко улыбнулся и присел на стол.

— Константин Николаевич, давайте вернемся на грешную землю. Нам нужно знать день и место сходки. В случае удачи Сурмина…

— А в случае его смерти?

— Необходима с Сурминым постоянная связь. Подход к нему у нас только один, — Мелентьев смотрел на Костю до тех пор, пока тот не поднял глаза, — Даша Латышева.

— Нет.

— Да, — Мелентьев кивнул и вышел. Костя смотрел на валявшееся кресло и думал: вот бы добраться до него, сесть нормально, тогда все проще, разберусь, придумаю…

А в кабинете субинспектора сидела Анна Шульц, опустив голову с тяжелой копной волос, разглядывала свои тонкие пальцы, сцепленные до белизны в суставах. Мелентьев крутил лежавшее на столе пенсне и молчал.

— Я что-то сделала не так? — Анна еще крепче сжала пальцы, до боли.

— Анна Францевна, вы мужественная, — Мелентьев махнул рукой, устало улыбнулся. — Вот и я заговорил штампами. Вы красивая, замечательно смелая женщина. Я вам очень благодарен, — а сам подумал, что если бы красавица позвонила и там осталась бы…

— Я думала остаться, может, нужна буду. Как он там один, в этом… в этом доме? — Анна гордо подняла голову. — Не смогла побороть отвращение. Я женщина. Я не любила мужа, только жалела его, была благодарна за покой. Он убеждал меня, что деньги на гостиницу дал этот отвратительный Петр, который швейцаром у нас. Кто платит, тот и хозяин. Когда ваш, — она замялась, затем продолжала увереннее, — товарищ сказал мне, что все обман, деньги внес муж, и командует всем муж, и бить меня до смерти велел муж… Я не выдержала, простить не могла. Знаете, он целовал мое тело, что от него осталось, и плакал. Вы не поверите. Он плакал.

— А что осталось у него в сердце, в душе? — с трудом выговаривал Мелентьев. — Ведь человек?

— Кто? — Анна вскинула голову. — Он не человек. Какая я была дура, боже мой! И как это пошло и обыденно: женщина — дура. Я хочу не оправдаться, а объяснить. Не струсила, знала, надо остаться и помочь, однако ушла, не сумела, не справилась с собой. Виновата.

— Да, Анна Францевна, мне даже неловко, — Мелентьев легко поднялся, звякнул графином, налил воды, подал стакан с поклоном. — Мужские дела, мужская забота. Спасибо вам.

— Его там убьют. Он же совсем открытый мальчик. Разве можно туда посылать такого, — Анна сделала неопределенный жест. — Открылся передо мной! Это же безумие!

— Как видите, нет, — Мелентьев начал уставать.

— Вы ему поможете, вы не бросите? — Анна смотрела требовательно.

— Он мой друг, — солгал Мелентьев, вызвал дежурного, отдал ему ключи от своей квартиры, велел проводить, так как сам дома в ближайшее время не будет.

Субинспектор, оставшись один, начал просчитывать ситуацию. Сурмина отозвать просто: приехать сейчас с паспортной проверкой и забрать. Корней рассмеется в лицо и уйдет. Да и черт с ним, накручивал себя Мелентьев. На сходку не попадем, беглых не повяжем, ворье не припугнем. Да гори они голубым огнем! Ведь Сурмина убьют — отвечу один. Воронцов для начальства свой, а меня не сегодня, так завтра вышвырнут. И я не отомщу Корнею? За Сашеньку, бывшего артиста-техника, не отомщу?