Татьяна Степанова - Улыбка химеры

— Что ты мне еще посоветуешь?

— Съезди сам, посмотри, — сказал Обухов. — Утром новости слышал? Совещание расширенное намечается по топливу-энергетике. Кризис, зима, видишь ли, у нас снова настала. Завтра же вечером, думаю, половина из заседающих будет в «Маке»: не пропадать же зря столичной командировке?

Глеб Китаев тоже сдержал обещание и позвонил, но уже ближе к вечеру. Продиктовал телефон Витаса.

— Вот все, что у нас есть, — сказал он, словно извиняясь.

Колосов поинтересовался: открылось ли казино? Китаев ответил, что да, все недоразумения улажены. Спросил, когда родственники смогут забрать из морга тело Тетерина. «Красный мак» взял на себя организацию скромных похорон.

Разговор происходил опять же по мобильному в приемной РУБОПа как раз, когда Колосов, миновав стальную решетку, направлялся к бронированной двери. Он тотчас же вернулся к Обухову в кабинет, чем поверг его в крайнее недовольство, и попросил срочно проверить, кому может принадлежать телефон, полученный от Китаева. Прокрутили по ЦАБу, и в результате никакого Витаса не обнаружилось. Телефон был закреплен за квартирой, расположенной в Москве на Мытной улице. Квартиросъемщиков числилось трое. А это означало, что квартира скорее всего коммунальная, и если там действительно проживает некий Витас, то скорее всего он снимает там комнату.

И Никита, недолго думая, прямо из РУБОПа решил махнуть на Мытную. Уж такой день, видно, выпал — день путешествий, бесед и обмена мнениями. По пути он думал, что, если на карте проложить сегодняшний его маршрут, расстояние, наверное, вышло бы как от Москвы до Ярославля. Но это еще ничего. За рулем он просто отдыхал. И если бы не проклятые пробки у светофоров, то совсем можно было бы покайфовать и расслабиться.

Информацию Обухова он запомнил и принял к сведению. Ее еще предстояло обдумать и одному на досуге, и вместе с коллегами на оперативке в отделе убийств.

А Мытная улица ему не понравилась категорически. Стемнело. Мороз не спал, но в городе ощущался все же не так жестко, как в заснеженном поле. Никита медленно ехал по пустынной темной улице, внимательно вглядываясь в номера домов. Миновал покосившуюся стену старого стадиона, перекресток. Слева черной громадой высились корпуса полиграфического комбината. За ними начинался жилой массив: пятиэтажные приземистые дома, выстроенные еще до войны архитектором-кубистом. Прежде, в середине тридцатых, в них скорее всего располагались образцовые жилтоварищества, описанные еще Булгаковым.

Сейчас все это превратилось в захламленное царство еще не расселенных коммуналок: дворы-колодцы, гулкие, широкие, как военный плац, лестничные пролеты и квартиры-лабиринты на добрый десяток семей, где у каждой входной двери гнездился целый выводок черных кнопок звонков.

Седьмая квартира в четырнадцатом доме располагалась на втором этаже. Колосов поднялся по лестнице. Странно было даже представить, что в этом доме проживает человек, являющийся, по отзывам свидетелей, завсегдатаем такого заведения, как «Красный мак».

Звонков на двери седьмой квартиры оказалось всего три штуки. И Колосов позвонил наугад. Ждал минут пять, пока откроют. Открыла женщина в домашнем халате. Из-за ее спины выглядывала девочка лет одиннадцати в джинсовом комбинезоне. Колосов спросил: «Скажите, а Витас дома?» Женщина подумала секунду и спокойно ответила: «Кажется, сегодня пришел. Проходите, самая дальняя дверь по коридору».

И все. Вот так просто.

Коридор был длинный, как кишка, слегка облагороженный незаконченным ремонтом. Двери, выходившие в этот коридор, были разные. Одна обита новым хорошим дерматином. Вторая — дерматином старым, кое-где потрескавшимся. А третья — самая дальняя — была обшарпанная и ободранная, но железная. Никита хотел было уже вежливенько в нее постучать, как вдруг...

— А я тебе говорю, этого не будет! Никогда! Пока я жив, я тебе этого не позволю!

— А ты мне не можешь ничего запрещать.

— Ну, я тебя прошу!

Колосов замер в нерешительности. Голоса за дверью явно выясняли отношения. Первый голос был приятным, мужским, говорившим с легким прибалтийским акцентом. Второй — женский голос вроде бы тоже был с акцентом, но еще менее ощутимым. Интонация мужчины на первой фразе была гневной, категорически-приказной. Однако вторую свою фразу он произнес уже на полтона ниже, почти умоляюще. Потом — долгая непонятная пауза. Затем женский голос произнес: «Нет, нет, не проси, я не могу», однако так тихо, что Колосов за дверью едва уловил этот малоприятный отказ своим чутким, настороженным ухом. Потом была снова долгая пауза, спорщики хранили молчание. А затем женщина все так же тихо и очень печально сказала: «Теперь тебе лучше уйти».

И тут Никита отважился и громко постучал в железную дверь. И она сразу же (сразу!) распахнулась, словно там его уже ждали:

— Явился, сволочь! Я тебе сказал, что убью, если еще хоть раз здесь застану!!

Секунда — и Никита получил бы такой сокрушительный нокаут, что помнил бы ой как долго. Человек, распахнувший дверь, бил, что называется, не глядя, на звук. Бросался как бык на красную тряпку, ослепнув и оглохнув от ярости. Однако...

Нокаута не случилось. Недаром в песне поется, что секунды решают все. Никита потом в душе долго аплодировал собственной реакции и выдержке. Калечить этого чудного дурака, напавшего на него ни за что ни про что, ему ведь тоже было не с руки...

Женщина в глубине комнаты болезненно-удивленно вскрикнула. А нападавший... Это был тот самый парень с видеопленки. Правда, это Никита понял уже позже, когда немного оправился от неожиданного приема. Незнакомец был довольно высок и с виду походил на иностранца — «на немца» — подумалось Колосову: видный крепкий блондин лет тридцати пяти, одетый в модное черное кашемировое пальто, которое он отчего-то не снял здесь, в своей собственной комнате.

Поверх пальто был живописно намотан шерстяной оранжевый шарф. И эта яркая деталь на черном фоне сразу же привлекла к себе внимание, потому что в лицо незнакомцу было очень трудно смотреть — так оно сейчас было искажено и обезображено гримасой гнева, ненависти и недоумения.

— Ничего себе гостей встречаете, — произнес Колосов, все еще не выпуская руки незнакомца, занесенной для удара. Рука была не слабой. На ней была надета перчатка из черной хорошей кожи. Перчатки, как и пальто, как и модный шарф, этот тип, так похожий на жителя Европы, отчего-то в собственном жилище до сих пор не снял.

— Вы... кто такой? — спросил он хрипло, с паузой.

И Никите отчего-то сразу вспомнился «конь в пальто» Филиппа Салютова.

Прежде чем ответить и представиться по полной форме, стоило сначала оглядеться и понять, что же это за место, где так круто встречают чужих. Они стояли на пороге просторной комнаты, похожей одновременно и на неубранную спальню, и на прихожую, и на кладовку для хранения вещей. У окна на широком разложенном диване — неубранная смятая постель. На единственном кресле напротив нее — комом брошена чудесная женская норковая шубка, черное коротенькое вечернее платье и кружевные трусики. У дивана — замшевые туфельки-лодочки, металлическая пепельница, раздавленная пачка сигарет и пустой бокал. У стены рыхлой пирамидой — битком набитые спортивные сумки, а сверху на них опять же комом — мужская куртка-пуховик и белый шерстяной свитер. Посередине комнаты — столик-каталка на колесиках. На нем пустая бутылка из-под виски, раскрошенная булка, выпотрошенная кожаная женская сумочка: косметичка, ключи, крохотный мобильник, изящные наручные часики. И рядом у столика на колесах — высокая, стройная как тростинка, босая, полуодетая (голубой длинный свитер и голые ноги) молодая (даже слишком молодая) женщина с разметавшимися по плечам густыми светлыми волосами. Женщина, вроде бы тоже знакомая Никите по той же самой пленке из казино. И вместе с этим совершенно незнакомая. Чем-то неуловимо похожая на хрестоматийную Златовласку из старой сказки и одновременно на мертвую царевну, только-только восставшую из своего хрустального гробика — худенькую, хрупкую и бледную.