Анна Шахова - Про шакалов и волков

— Пойдемте-ка со мной, — поманил он пальцем фотографа.

— Зачем? — спросил Онежский, ощетинившись.

— Первым на свободе окажетесь. Давайте, давайте, я не шучу. Все будет хорошо. — Он подбодрил толстяка автоматом, тряхнув им перед его лицом.

Онежский поднялся, растерянно оглядываясь. Заложники смотрели на него в напряженном молчании.

— А гарантии? Какие вы даете этому человеку гарантии?! — крикнул Глава фракции.

— А какие гарантии я даю вам, господин Т? Вы живы и уже почти свободны. Если хотите, можете ВЫ проводить меня до машины.

— Ясно, — выдохнул Онежский. — Прикрываетесь мной.

— Кому-то это все равно придется сделать. Желающие есть? Из крупных мужчин?!

Желающих не нашлось. Фотограф пролез через сидящих впереди него людей и пошел, спотыкаясь, так как он сильно отсидел ногу, к выходу в сопровождении Грунова.

Тут заворочался Петруччо. Потянувшись, он пробормотал в хмельном полусне: «Кваса охота до смерти! А вода и кола — отстой». — После чего обнял живот Архиерея, как подушку, поворачиваясь на другой бок. Его стал тормошить Килька:

— Нужно развязать Аркана! Петька, Пе-еть! Да проснись ты, черт православный! Аркана нужно развязать и привести сюда.

— Да пусть ваш Аркан уматывает с террористами. Он опасен, неадекватен и может опять начать палить из какой-нибудь пукалки, — плавно жестикулируя руками, как крылами, высказался Дизайнер. Его негласно поддержал Архиерей, покивав монументальной головой, и Килька примолк, отвалившись на спину.

Грунов махнул Стиву и Эду, и те молча вышли за своим командиром из зала. Онежский стоял поодаль, в растерянности крутя головой. После освещенного зала он ничего не видел и почти был готов к тому, что сейчас на него бросятся и… все, прощай трудная и интересная жизнь. Тяжелая, но прекрасная. В секунду перед ним пролетели самые значимые моменты: мамин смех в залитой солнцем столовой и ее горячие руки на голове маленького Жени. Вера с шелковой лентой на голове. Ее смятая машина и похороны… Гроб бухнул об яму, как врезавшийся в роковую отмель корабль. Скандальный уход из НИИ, где без конца кипел чайник и на «бородинский» намазывали майонез. Краснодарская ферма друга: вечная жара и буйство золотого поля. Первый снимок — смешной, даже пошлый.

Девушка с серпом, в глазах — то ли упрек, то ли ужас. А потом… потом весь мир. Муравейник Гонконга и незыблемость Арктики. Веселый бомж под Бруклинским мостом и несчастный банкир-швейцарец, с тоской глядящий на свои наручные часы. Время… Утекающее время. Сколько его еще? Сколько?

Глаза Онежского свыклись с темнотой. Он отчетливо видел три силуэта, полуосвещенные лица. Отличный кадр под названием «Безнадежность». Мальчишки в банданах замерли, ожидая приговора от темной фигуры с белым лицом, на котором выделялся крупный принюхивающийся нос и лукавством горели остановившиеся глаза.

— Идите к подвалу и ждите моей команды. Автоматы сдайте! Сдайте мне оружие, это сейчас лишнее. Нечего дразнить силовиков. И оружие этих слабаков тоже дайте мне. Быстро, не тяните!

«Чужаки» нехотя протянули оружие Грунову, который, распихав пистолеты по карманам, а автоматы повесив гроздью на плечо, двинулся к лестнице, ткнув фотографа. «Ну вот и все, пока, спасибо…» — клоунски сказал сам себе Онежский и, выпрямившись, шагнул к лестнице.

Грунов был уверен, что безоружные подручные подчинятся его словам, но «чужаки» стояли, переглядываясь, и не трогались с места.

Более сообразительный Эд сказал отрывисто:

— У подвала лежат трупы. Сам подвал ведет во двор, в тупик, и из него не уедешь. Значит… значит, нам в подвал не надо.

— А куд-да надо? — задрожав, пробормотал Стив.

— А никуда! Назад к матери в брюхо!

— Я не хочу, я всего этого не хочу, — заплакал Стив, садясь на корточки.

— Будем прорываться за Пал-Палом. Двинем по башке его Виктору и заставим взять нас с собой. Но если у тебя нет сил, то…

— У меня нет, нет… — мотал головой Стив, — но я пойду с тобой.

И «чужаки» зашептались, придвинувшись друг к другу.

— Отойдите от окон! Господа, немедленно отойдите от окон и сгруппируйтесь около сцены! — кричали в громкоговорители эфэсбэшники.

Пленники, освободившиеся от контроля прицелов и беспощадных глаз, предчувствуя минуту освобождения, обнимались, плакали, кидались к окнам, чтобы махать платками, кофтами, руками. Кто-то осмелился выглядывать в коридор, а одна экзальтированная дама в рваном боа кинулась перед утирающим слезы Архиереем на колени и запричитала:

— Это по вашим молитвам, по вашим молитвами, по вашим…

Архиерей пытался поднять женщину, приговаривая:

— Будет, матушка, ну будет уже, хватит.

Глава фракции вошел в привычную роль вождя и кричал со сцены, вскинув по-ленински руку:

— Сохраняйте спокойствие и слушайте меня внимательно! Нужно организованной группой встретить наш спецназ. Прекратите орать! Женщина, не лезьте на подоконник, вы же свалитесь! Будьте осторожны и внимательны! Уймитесь, ненормальные! Где ваши сознательность и дисциплина?!

Его никто не слушал, а Банкиры откровенно насмехались над раздухарившимся законодателем, наливая остатки виски в пластиковые стаканчики, валявшиеся вокруг места «пикника» Волков. К спиртному приложились и Экономист, и один из Министров. Пучкова откопала в брошенном у входа пакете бутылку водки и готова была зубами срывать с нее пробку. Она хохотала и подмигивала Солнцевой, которая едва ли не единственная сидела, не шелохнувшись, на своем месте.

— Ир! У тебя есть помада? — шлепнулась рядом с ней Пучкова, когда ей удалось с помощью Дизайнера открыть водку и тяпнуть сто пятьдесят. Дизайнер припал к горлышку и, сделав несколько глотков, тут же рухнул в деревянную труху на полу.

Ирма Андреевна с недоумением посмотрела на коллегу.

— Я хочу оставить послание Осипу Эмильевичу, — с пафосом заявила Пучкова.

Солнцева не поняла, о чем речь, но полезла в свою крохотную сумочку, которую не выпускала все время заточения из рук, и достала тюбик с помадой.

— Отлично! — Актриса схватила золотую «бомбочку», как бесценную добычу.

Лишь Килька и Петруччо не участвовали в торжестве, сидя на полу и затравленно оглядывая зал. К ним подбежала Тетка-тусовщица и, злобно брызгая слюной, заорала:

— Жаль, что отменили смертную казнь! Я бы лично вас расстреляла. Гаденыши, выродки!

Ее пыталась оттащить от мальчишек Оппозиционная журналистка:

— Вы дура, женщина, законченная дурр-ра! Они же надают вам по морде и будут правы.

Но Волки с застывшими серыми лицами смотрели на людей, которые, как Тетка, должны были их проклинать и ненавидеть, но сейчас, в минуту восторга, старались не смотреть на своих мучителей, забыть об их существовании…