Линвуд Баркли - Поверь своим глазам

— Вам, должно быть, известно, что у нас собраны обширные досье далеко не только на потенциальных террористов. Понимаете, о чем речь?

Едва ли есть в мире хотя бы один амбициозный политический деятель без темных пятен в прошлом, о которых, как он надеется, навсегда забыто. Моррис Янгер мог лишь догадываться, какие именно материалы на него имелись в распоряжении Голдсмита. Вероятно, ему стали известны детали грязных делишек, которые провернул для Янгера Говард Таллиман. Или в его руки попали документы о пожертвованиях в предвыборный фонд, не задекларированных, как положено. Или он знал нечто неблаговидное о прошлой сексуальной жизни Бриджит или даже его самого.

Так или иначе, но Янгер сдался. Террорист благополучно вернулся на родину. И после публикации в «Таймс» Говард и Моррис в страхе ожидали, что последует дальше. Газетчики продолжали вынюхивать и скоро выяснили, что Янгер тоже замешан в подобном деле. Им так и виделся заголовок на первой полосе: «Генеральный прокурор Нью-Йорка позволил террористу бежать из страны». Это означало бы полный крах.

Человек, отпустивший на свободу террориста, не мог рассчитывать на пост губернатора, и, конечно же, ему лучше было навсегда расстаться с мечтой о Белом доме. Просочись информация в печать, и Моррис мог бы считать себя счастливчиком, если бы ему разрешили завершить карьеру в качестве члена попечительского совета какого-нибудь захудалого государственного колледжа.

Теперь Говард опасался, что именно обо всем этом Эллисон Фитч узнала, подслушивая телефонные разговоры Бриджит и Морриса.

— Господи, до чего же ты глупа, Бриджит, — вздохнул он. — И какого дурака свалял твой муж!

— Но мы не обсуждали ничего конкретного. Разговоры велись в самых общих чертах. О том, как он обеспокоен. Как надеется, что уже скоро все рассосется.

— Вот в том-то и суть, Бриджит. Мы действительно могли надеяться, что все рассосется. Шансы, что дело не получит огласки, повышались день ото дня, — тихо произнес Говард. — Но только при условии, что ты не будешь трепать об этом языком в присутствии своей склонной к шантажу подружки-лесбиянки.

— Я уверена, она блефует, Говард. Она не могла слышать ничего существенного. Просто не могла!

Он повернулся, отошел от нее на пару шагов и пристально посмотрел в лицо.

— Вся эта история с лесбийским шантажом яйца выеденного не стоит. Я знаю, как нам легко выпутаться из нее. Но если Эллисон Фитч действительно что-то слышала, то ваша с ней возня в постели вообще перестает иметь значение. В таком случае у нее в руках оказался динамит. Ты понимаешь, Бриджит? Настоящий динамит, если не атомная бомба.

— Говард, могу еще раз поклясться, что даже если она подслушивала каждое мое слово, там не было ничего, что могло бы…

— Довольно! Хватит оправданий.

Говард задумчиво покачал головой, а потом сунул указательный палец прямо ей под нос.

— И Моррис не должен ничего знать. Ясно?

Неожиданно Говард оставил ее одну, стремительно выйдя на улицу и скрывшись из поля зрения.

Бриджит прислонилась спиной к стене, пытаясь успокоиться. Говард может не опасаться, что она пожалуется Моррису. Этот маленький человечек пугает ее значительно больше, чем собственный муж.

— ФБР прислало своих людей, чтобы побеседовать со мной, мистер президент.

— Да, конечно. Вполне разумно с их стороны.

— Вы сами их послали ко мне?

— Это стандартная процедура.

— Понимаю, хотя они вели себя не очень дружелюбно. Спрашивали, не возникали ли у меня неприятности.

— И что вы ответили?

— Они и так знали о том случае, когда я застал миссис Хитченс голышом. Но им ничего не известно о другом деле.

— И вы промолчали об этом.

— Да. Потому что, как мне показалось, их интересовали только те проблемы, когда я сам делал что-нибудь плохое. Но тогда никакой моей вины не было. Я вообще не люблю вспоминать об этом. Отец почему-то захотел поговорить о том деле незадолго до своей смерти. Странно, ведь он много лет твердил, чтобы я никому ничего не рассказывал. Я так и поступал. Даже доктор Григорин ни о чем не знает.

— Но я-то знаю.

— Вам можно рассказывать обо всем.

— А как насчет вашего брата? Может, стоит поделиться с ним?

— Нет.

По пути в машине домой Майкл Лэмтон ощутил желание. Впрочем, дома он может легко получить свое — нужно всего лишь растолкать Веру и разбудить ровно настолько, чтобы она повернулась на бок, но только сейчас им владело иное желание. В конце концов, у него сегодня праздник. А кому в праздник захочется тот же кусок мяса, который можешь получить каждый день?

И ведь ему есть что отпраздновать, черт возьми! У него все получилось. Или по крайней мере нет оснований полагать, что не получилось. Голосование пройдет в ближайшее воскресенье, и все указывает на то, что это стадо тупых баранов поддержит предложение. Оно будет принято, вероятно, небольшим большинством голосов, однако они поставят свои подписи под новым трудовым соглашением, в котором не предусмотрено увеличение заработной платы, урезаны социальные льготы и не содержится никаких гарантий от увольнения. Но так они по крайней мере сохранят свои рабочие места, потому что не хотят, чтобы производство перевели в Мексику, или в Китай, или на Богом забытый Тайвань.

Им хочется продолжать выпускать запасные части к автомобилям — облицовку дверей, панели приборов, рулевые колеса — и отправлять их заказчикам из «Дженерал моторс», «Тойоты», «Хонды» и «Форда», причем не только в старых добрых США, но и на экспорт тоже. Уже не первый год они видят, что происходит по всей стране, где закрывается один завод за другим. А когда рабочие места уходят, возвращаются ли они потом? Не возвращаются!

Именно об этом говорил им Лэмтон, представляя новое предложение руководства. Он сам готов был назвать его «тошнотворным», заклеймить «до наглости оскорбительным». Заявлял, что подобное предложение — «это плевок в лицо всем честным работникам и работницам нашего предприятия».

Он не жалел уничижительных определений, но потом был вынужден признать, что «это наш единственный шанс сохранить работу».

— Давайте взглянем правде в глаза, друзья мои. Эти сволочи могут закрыть завод и перевести его в Южную Корею, пока вы еще не успеете добраться до дома после смены, открыть банку пива и включить телевизор. Спросите, нравится ли мне этот контракт? И я отвечу: мне он ненавистен. Но как ваш профсоюзный лидер, я должен признаться перед вами, что в воскресенье мне придется проголосовать за это предложение, от которого за милю несет дерьмом. Почему? Потому что я — реалист. Мне надо кормить семью, как и всем вам. Мне нужно выплачивать взносы по ипотеке, как и всем вам. Мне необходимо дать образование своим детишкам, как и всем вам. От моего заработка зависят многие другие люди, как и от вашего тоже.