Кирилл Казанцев - Отмщённый

— Ты спишь, что ли? — нерешительно спросила женщина.

— А хрен его знает, — проворчал мужчина.

— Хрен — он все знает, — вздохнула Катя. — Тебе удобно?

— Не очень.

— Мне тоже. Кровать скрипит, как будто я ее покормить должна… Ой…

— Что такое? — встревожился Павел.

— Тут за стенкой что-то скребется и попискивает…

— Да ты что… — Оба замолчали и стали напряженно вслушиваться. За стенкой никто не скребся и не пищал. Во всяком случае, мужчина ничего такого не слышал. Но это ничего не значило, слух у женщины гораздо тоньше и глубже, чем у мужчины.

— Тебе показалось.

— Да, я тоже так подумала… Ой, там опять кто-то скребется… Боюсь, боюсь… Мне страшно, Павел. А если эта штука вылезет?

Она впервые назвала его по имени. Возможно, это что-то значило. Или ничего не значило.

— Есть решение… — Его протяжный шепот зазвенел, как натянутый нерв. — Уходи с кровати — причем как можно быстрее, пока это чудовище не съело тебя вместе с подушкой — и пристраивайся рядом со мной. Если что, мы с ней вдвоем справимся.

— Лечь к тебе… — Она безбожно тормозила и страшно боялась, что он услышит, как колотится ее сердце.

— Да, и как можно быстрее. Если, конечно, тебе не противно…

Заскрипела сетка — надрывно, с мольбой. Она споткнулась о неровность между половицами, шлепнулась рядом, прерывисто ворча:

— Да ладно, что тут противного, мужик как мужик… Но только на моих условиях, понял? — Она прижалась к нему спиной. — А то много вас тут таких бегает…

Они повернулись друг к другу одновременно, взволнованные, неровно дышащие. Вскипела женская тоска, она стонала в его объятиях, трепетала от новизны чувств. Ни разу в жизни ей не было так хорошо и плохо одновременно. Закружилась комната веселой каруселью, забегали по кругу лошадки и ослики… Они торопливо раздевали друг друга, склеившись губами. Ничего не выходило, слишком много было одежд, миллион препятствий! Они застыли, сделали паузу, отдышались.

— А теперь на время, — пошутил Павел.

Она засмеялась, и пошло веселее. Ведь можно встать, скинуть все лишнее и снова лечь. Растворились звуки за окном, заткнулся полуночник-кузнечик. Все, что было извне, прекратило существование. Бурлила страсть — внезапная, жестокая и бестолковая. Бились и падали замертво противоречия и досадные различия. Притягивались два полюса. Рана в животе перестала болеть! Женщина стонала, выгибаясь радугой, голова ее была пуста, как ржавое ведро в сенях, и даже мысли не возникало, что потолок, озаренный огоньком свечи, нужно побелить. Два тела, скользкие от пота, катались по старым фуфайкам, издавая звуки во всех диапазонах. Он снова зажимал ей рот, чтобы не переполошила своими криками всю деревню. Она была ненасытна, и он старался, как мог. Он сжимал в руках трепещущий голенький комочек, дрожал от вожделения и, наверное, впервые в жизни склонялся к мысли, что жизнь — не только полоса препятствий и разочарований, но еще какая вещь!

— Мы не слишком шумим? — спросила она в короткую минуту паузы.

— Скоро узнаем, — отозвался он, переворачивая женщину на себя.

— Хорошо… Но лучше бы не так скоро…

А когда все кончилось, она отправилась в сени омыть определенные места, спотыкалась обо все, что там было. Он напросился в сопровождающие, поддерживал ее и искренне недоумевал, как она умудряется водить машину и при этом не биться обо всех встречных и попутных. Он проводил ее обратно до кровати, проконтролировал процесс засыпания, потом натянул штаны и вышел на крыльцо подышать. Улица была пуста, сомнительно, что за оградой засел наблюдатель. Невозможно у каждого двора посадить наблюдателя. Кружилась голова от избытка эмоций, он прижался к перилам, слился со стеной, стоял и не мог надышаться. Над деревней барражировали облака, накрапывал мелкий дождь. В жизни появлялся смысл. И в душу вместе со смыслом забиралось что-то тревожное, грустное, щемящее. От мысли о женщине перехватывало дыхание, тянуло под лопаткой. Он перешагнул порог, заперся, на цыпочках добрался до постели и лег. Женщина томно вздохнула и обернулась вокруг него, прижалась каждой клеточкой…

Он очнулся незадолго до рассвета. Такое состояние, будто он находился внутри колокола, в который бил не очень трезвый звонарь. Мурашки расползались по коже. Тревожное время: ночь еще не кончилась, а новый день еще не наступил. Белесый свет просачивался из-под шторок, растекался по полу, как туман. Катя не спала, сидела рядышком на простыне и пристально на него смотрела. Сжалось сердце. Она напоминала грустную сомнамбулу с нимбом. Фигурку Кати окружала рябящая полоска света. В глазах темнилась вся женская печаль планеты. Он приподнялся, прикоснулся к ее коленке.

— Проснулся маленький ангел… Что-то случилось, Катюша?

— Просто смотрю, Пашенька… — прошептала девушка. — Вот проснулась, решила поглазеть на тебя, пока ты спишь… — Она погладила его щеку теплой ладошкой. — Грустно это все… Не могу понять, что со мной происходит. Никогда такого не было… Ты зэк, ты уголовник. Ты восемнадцать лет жизни отдал МВД. Правда, не служил, а сидел. Пусть и посадили тебя по сфабрикованному обвинению, но все равно ты бывший зэк, ты впитал в себя этот мир, эту культуру, она теперь у тебя в крови…

— Я не бывший зэк, — скромно поправил Павел. — А, если так выразиться, действующий зэк. Я все еще сижу. И сидеть мне, как медному котелку. А если добавить сюда дополнительную пятерку за последний побег, которую я обязательно обрету… Мы не в Германии, Катюша. Ты знаешь, что в Германии за побег из тюрьмы не привлекают к уголовной ответственности? Ловят и отправляют досиживать дальше. Даже штрафов не берут. Немцы мудрые, понимают, что стремление к свободе — главный человеческий инстинкт, бороться с ним глупо. Свободолюбие непобедимо. Это как инстинкт размножения или самосохранения. Возьми животного, которого поймали и посадили в клетку — если не приручишь к неволе, не сломишь психологически, оно всегда будет рваться на свободу…

— О, мы сегодня еще и в эрудированном виде… — Она склонилась и поцеловала его в щеку. — Да, ты не такой, как все, но факт остается фактом. Нельзя любить уголовников, нельзя с ними переписываться, встречаться, какими бы ангелами они себя ни выставляли. Подавляющее большинство женщин на этом сильно обжигаются…

— Это еще полбеды, — вздохнул Павел. — Главная проблема заключается не в моем потенциальном лицемерии и двуличности. Со мной опасно, и ты можешь потерять даже то, что имеешь. Включая жизнь. Ты права, у нас нет перспективы. Но эта ночь — самая неожиданная в жизни, я ее никогда не забуду. Надеюсь, ты тоже. Давай-ка спать. Часа два мы еще можем себе позволить. Потом ты спокойно уедешь. Будем надеяться, что наши дорожки когда-нибудь пересекутся…