Виктория Платова - Ритуал последней брачной ночи

— А-а… Тогда все проблемы отпадают.

— Куда двинем?

— Сначала сверимся с планом, — придержал меня Рейно.

Он включил фонарик, порыскал вокруг и спустя минуту уже сидел на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж. И рассматривал план дома, выуженный из Сергуниного досье на Аллу Кодрину.

А я в очередной раз поклялась себе раздавить с безумцем-репортером бутылочку кьянти.

— Значит, так. Кухня, две комнаты, комната, лаз в подвал, что-то вроде мастерской. Сантехнические коммуникации… Это первый этаж. Теперь второй. Тоже две комнаты. И ванная, надо же… Труп Аллы нашли на втором этаже, в дальней комнате. Туда и поднимемся.

Он легко встал и снова подхватил меня под локоть — ох уж эта мне хуторская галантность!..

На втором этаже было заметно светлее; во всяком случае, я спокойно различала, где заканчивается коридор и куда ведут приоткрытые двери комнат.

Рейно отважно двинулся вперед и толкнул одну из дверей.

— Это здесь.

…Комната была небольшой, но довольно уютной — диван, низкий стол, старое кресло-качалка и окно. Все дело в окне.

Окно было огромным и выходило прямо на озеро. Но большую часть пейзажа в мутных, давно не мытых стеклах занимали хохолки камышей. Даже сюда, в наглухо закупоренную комнату, доносился их невнятный детский лепет. Я подошла к окну и расплющила нос по стеклу.

Как же здесь красиво!..

— Как на Сааремаа, — тихо сказал не лишенный поэтической жилки Рейно. — Ну почему, вы, русские, используете для убийств самые неподходящие места?

— А какие подходящие?..

Он ничего не ответил, а уселся в кресло-качалку и подпер ладонью подбородок.

— Значит, это случилось здесь. Алла лежала на диване. Возможно, спала. Лицом вниз. Вы любите спать на животе?

— Я? — псевдоинтимность вопроса несколько удивила меня. — Когда я сплю, то не думаю, что я люблю, а что нет…

— Тоже логично. Стало быть, она спала, а ее убили… Нет, я не могу молчать!

— Рейно, — начала я издалека, чтобы не вспугнуть эстонца. — Вы же видели ее фотографии. И видели ее лицо…

— Ну, лицо там было не главным.

— Я говорю не о порноснимках. А о тех, где ее снимали уже после смерти. Вы их помните?

— К чему вы клоните? — нахмурился он.

— Все дело в том, что, когда ее убили, Алла не спала. Рейно снова открыл досье и вытащил фотографии, снятые на месте преступления. И несколько минут изучал их.

— Да, — нехотя признал он. — Вы правы. Она не спала…

— Более того… Вы никогда не обращали внимание на лицо своей подружки… когда занимались с ней любовью? — мой одеревеневший язык с трудом произнес эти слова.

— А в чем дело?

— Я не хочу вас оскорбить… Или достать. Не подумайте… Просто мне кажется, что, когда ее убивали, она не просто не спала… Она делала это самое…

Господи, Варвара, да ты ли это?! За твой послужной шлюшистый список тебе вполне можно вручать Нобелевскую премию мира! А ты вдруг стала мяться, жаться и обходить десятой дорогой родное до боли слово «трах»! Ок-стись! Приди в себя, пока не поздно!

Но приходить в себя я не хотела. Очевидно, события, произошедшие со мной после убийства Олева Киви, безжалостно снесли мою и без того покосившуюся башню.

— Она делала это самое, — упрямо повторила я.

— Да что?

— Она занималась любовью, — выпалила я и покраснела (!!!).

— Да? — Рейно нагнул голову, исподтишка посмотрел на своего попугая-неразлучника Рейно Юускула-младше-го, потом снова сунул нос в фотографии. — Обычно я не фиксирую на этом внимания… Но, похоже, вы правы…

— Я права.

Эта маленькая комната, исполненная немых свидетелей; эта комната, в которой была навсегда погребена память об убийстве, — эта комната проделывала со мной невероятные вещи. У меня как будто открылось внутреннее зрение… Нет, картины убийства я так и не увидела, но почти разглядела подпись под картиной.

Это называется вдохновение или я ошибаюсь?..

— Я права… А теперь вспомните, как был нанесен удар. Сверху вниз, со страшной силой…. Если она была наверху, а мужчина — под ней… Он бы физически не смог это сделать… Ну?! Что скажете?

Рейно мял в пальцах подбородок и смотрел на меня так, как будто видел впервые. А потом снова уткнулся в досье.

— Что скажете? — Я была чересчур нетерпелива. Но он уважал мое нетерпение.

— Что вы правы, пожалуй. Опять правы.

— А это значит…

— Сдаюсь, — Рейно попытался улыбнуться. — Участников трагедии было не двое, а трое. Вы это хотели сказать?

— Да. — Я почувствовала, как воздушный шарик моего утомленного мозга медленно сдувается. — Я хотела сказать именно это.

— Алла Кодрина. Игорь Пестерев. А кто же третий?

— Кто угодно. — Вдохновение покинуло меня также быстро, как и явилось. Оно было не в состоянии размножаться в неволе. — Может быть, Олев Киви…

— Дался вам Олев Киви…

— У него было «окно» в выступлениях, не забывайте…

— Значит, «окно» в выступлениях… — Рейно вскочил с кресла-качалки и забегал по комнате. — Допустим. В Москве он садится в машину. Допустим. Едет в Питер. Допустим. От Москвы до Питера семьсот километров. Восемь часов езды по трассе. Но допустим-допустим… Он приезжает сюда, застает сцену супружеской неверности… Кстати, почему он приехал именно сюда?

— Наверняка он знал о родительском доме Кодриных…

— Хорошо. Он знал о родительском доме. Он приехал сюда. Он сделал то, что спустя двое суток нашли родственники… И преспокойно уехал. Обратно в Москву. По трассе. Вы это хотите сказать?

— Я…

Но он снова не дал мне договорить. Он подошел к стене и, как и в пустой квартире в Коломягах, сделал стойку на голове. И закрыл глаза.

— Это Tais kaasasundinud nodrameelsus!.. [39] Полный идиотизм! (эст.)

— Почему? — промямлила я.

— Я допускаю все, даже самое невероятное. Виолончелисту с мировым именем кто-то сообщает о том, что жена изменяет ему. Называет время и место свидания… Этого «кого-то» мы пока опустим, не будем обращать на него внимание… Виолончелист с мировым именем садится на машину и едет из Москвы в Питер. Застает сцену измены и пускает в ход нож… Любовника мы тоже опустим, хотя предположение, что любовник смолчал и не заявил куда следует, выглядит безумным. Не заявил и спокойно оставил тело своей пассии гнить на даче… Вы только вдумайтесь…

— Но…

— Не перебивайте! — прикрикнул на меня Рейно. — А ревнивый муж оседлал машину и бросился в Москву. С чувством выполненного долга. Вы это хотите сказать?

— Н-не знаю, — чертово вдохновение не возвращалось.

— И отыграл концерт! Но я могу поверить и в это…

— Слава богу.

— Только в одно я не поверю никогда!

— Во что?

— В то, что его ни разу не остановили на трассе! Если расследование проводилось верно, следственные органы обязаны были проверить все версии… Они проверили бы и Олева. И маршрут его передвижений. А человек, совершивший убийство, не может быть адекватен. Наверняка это отразилось бы на стиле его езды.