Виктория Платова - Купель дьявола

Увидев патрубок, я испытала странное облегчение — чувство, близкое к полуобморочному счастью.

Все кончено, Херри. Больше я не принадлежу ни тебе, ни Лукасу, ни острову.

Я схватила рюкзак и, крепко держа в руке патрубок, отправилась на причал. Подсвечивая себе зажигалкой, взятой со стола Херри, я открыла крышку мотора и быстро водрузила патрубок на место (нужно обязательно позвонить моему морскому волчишке по приезде, флирт на воде двухлетней давности сегодня спас меня). Мотор завелся с полуоборота, и через несколько минут я уже неслась прочь от Мертвого города Остреа. В лицо мне дышало море, а за спиной по-прежнему вздыхал остров. Но теперь мне было наплевать, что именно вытащит из прошлого Херри-бой. Я никогда не вернусь сюда, Херри, я с легкостью забуду тебя. Нет, ты не заслуживаешь даже того, чтобы быть забытым…

Моя Голландия уместилась в три дня.

Я почти не помнила, как добралась до побережья, как оставила катер у причала; уютные огни кабачка “Приют девственниц” заставили больно сжаться сердце — первый раз я видела их совсем при других обстоятельствах, я и сама была другой. Той же ночью я автостопом уехала в Амстердам. Бельгиец, везущий сельдь в Монс, охотно взял рыжую русскую и даже умудрился не приставать к ней с расспросами.

"I don’t understand”, — сказала ему рыжая русская, и этого было достатрчно, чтобы всю дорогу до Амстердама мы интернационально молчали.

Я действительно ничего не понимала. Пока я была в Голландии, моя такая понятная жизнь там, в Питере, рухнула и развалилась на куски. Рюкзак стоял у ног, а Жеки больше не было…

Я улетела в Питер первым же самолетом, послав телеграмму с номером рейса Лаврухе. Я так и не смогла до него дозвониться. Четыре часа, остававшиеся до отлета, я бесцельно бродила по Амстердаму — и не видела его. На Кальверстрат, недалеко от площади Мюнтплейн, я купила подарки для двойняшек и мелкие сувениры: расписанные кломпы, несколько керамических тарелок с мельницами и гравюру на меди. Кломпы я всучу Лаврухе, чтобы цокал ими по вечно немытому полу своей мастерской. Тарелки отойдут Жеке, еще в академии она проявляла подозрительную склонность к керамике, а гравюра… Господи, о чем я думаю, какие тарелки, ведь Жека умерла…

И все же я не верила в это.

Я не верила в это даже тогда, когда самолет приземлился в Пулкове.

Лавруха, небритый и разом осунувшийся, встречал меня в зале прилета. Казалось невероятным, что такие изменения могли произойти с человеком всего лишь за три дня. От него сильно пахло водкой — может быть, поэтому он даже не поцеловал меня. Лавруха молча взял у меня рюкзак и побрел к выходу.

Значит, все то, что он сказал мне по телефону, — правда.

Я бросилась к нему и едва не сбила с ног. А потом, развернув обмякшее снегиревское тело, взяла в ладони его лицо.

— Что произошло, Снегирь? Ты объяснишь толком?

— Ее больше нет, Кэт, — лицо Лаврухи исказила судорога. — Она умерла. Погибла…

Рюкзак выпал из его рук, в нем что-то предательски треснуло — должно быть, разбилась одна из керамических тарелок. Но никаких тарелок теперь не было нужно — Жека умерла.

— Возьми себя в руки, Лаврентий, — отчаянно прошептала я. — И расскажи мне все.

— Не могу, — он глухо и неумело зарыдал. — Не сейчас. Потом… Пойдем, водки треснем… Не могу, не могу, не могу…

Я ударила его по щеке, чтобы хоть как-то привести в чувство, но обычно безотказный прием не сработал. Он стоял рядом со мной — взрослый мужик, веселый алкоголик, любимчик натурщиц после сорока — и мелкие слезы катились из его глаз, исчезая в жесткой щетине.

— Пойдем, Кэт… Пойдем, накатим, иначе у меня голова взорвется.

— Ты на машине?

— Нет… Какая машина, я пью второй день, только бы обо всем этом не думать.

— Ладно. Черт с тобой.

Мы отправились в аэропортовский ресторан, заказали водки и соленых огурцов. Огурцов в ресторане не было, и пришлось довольствоваться сыром и маслинами. Лавруха заговорил после третьей стопки.

— Ее убили.

— Как это произошло? — спросила я, внутренне холодея от своего спокойного делового тона.

— Что ты за человек, Кэт! — Лавруха пристально посмотрел на меня. — Ведь это же Жека! Наша Жека… Она в морге сейчас, и какие-то твари-прозекторы ее потрошат… Как ты можешь быть такой спокойной?

— Я не спокойна, слышишь, я не спокойна, — с ледяной яростью прошептала я. — Но кто-то должен иметь трезвую голову. Пусть это буду я, бездушная скотина Кэт. Что произошло?

— Мне позвонили вчера вечером… Сказали, что Жеку убили. Ее нашли на стройке, в Купчине, недалеко от ее дома… Ну, ты знаешь эту стройку, Кэт… Рабочие с утра явились на смену… Они и нашли.. Ее убили, сунули нож под сердце… Несколько ударов. Последний раз он глубоко вошел… И так и остался. Наверное, они просто не смогли вынуть…

— Кто?

— Те, кто убил, — Лавруха налил себе водки из графина: пальцы его дрожали, и водка перелилась через край. — Давай выпьем за Жеку…

Я прижала руку к краям стопки.

— Нет. Рассказывай.

— Пошла ты!.. Я все тебе рассказал… Ее убили, ее зарезали ножом. На стройке. Она лежала между плитами у крана, в сером плаще. Ты же должна помнить этот ее плащ… Который мы купили в ДЛТ… Под плащом не было видно ран. Она просто лежала, и все… Лицом вниз.

— Ты видел ее?

Он испуганно посмотрел на меня, вырвал стопку и, расплескивая содержимое, судорожно выпил.

— Да, я был на опознании… Завтра ее нужно забрать из морга. И договориться о похоронах. Я даже не знаю, Кэт… Я… Я не могу этим заниматься.

— Естественно. Этим займусь я, — я махнула водку и даже не почувствовала ее вкуса. — А двойняшки? Где они сейчас?

— У Ваньки Бергмана.

— Понятно.

Самым ужасным во всей этой ситуации было то, что Лавруха-младший и Катька-младшая остались совсем одни. Кроме Снегиря и меня, у них никого не было. Мать, растившая Жеку одна, умерла несколько лет назад, еще до рождения двойняшек. А единственные родственники матери — двоюродный брат с семьей — еще в конце восьмидесятых перебрались в Германию. Ладно, с детьми все решится потом, сейчас главное — Жека.

Жека, зарезанная ножом на стройке, недалеко от ее дома.

— Она… Ее не… Это не изнасилование, Лавруха? — осторожно спросила я.

Он испуганно посмотрел на меня: такие предположения относительно кроткой Жеки выглядели просто надругательством.

— Нет… Кажется, ничего такого.

— А подозреваемые? Они кого-нибудь нашли?

— Я не знаю. Нет… Давай возьмем еще водки, Кэт…

Мы вышли из ресторана через час. Вусмерть пьяный Лавруха заснул прямо в такси и проспал до самого Васильевского. Мне с трудом удалось растолкать его и спустить на тротуар. Он тотчас же уткнулся коленями в поребрик, и его вырвало. Это привело меня в неописуемую ярость. Оставив Лавруху полулежащим на асфальте, я отправилась к ларьку и взяла двухлитровую пластиковую бутылку минералки. Открыв ее, я выплеснула половину содержимого в лицо Снегирю.