Виктория Платова - Куколка для монстра

Бедная моя птичка на жердочке, это ты ничего не знаешь! Что бы ты сказала о ночном похищении и поездке за пределы не только палаты и клиники, но и города (в душе моей неожиданно поднялась глухая ярость: этот проклятый капитан попробовал распорядиться мной так же, как и своими манекенами).

И пластическая операция!.. Я вспомнила о ней и застонала. Сама Настя интерпретировала этот стон по-своему. Не выпуская моей головы из рук, она приподнялась, смочила платок под струей, бившей из умывальника, и обтерла мне лицо.

– Сейчас должно быть легче, миленькая, – в ее голосе проскользнули интонации умудренной жизнью женщины. – Вы ведь не знаете главного…

Главного? Ошибаешься, Настя! Я знаю главное. Мне уже никогда не увидеть своего настоящего лица…

Я начала смеяться, ударясь затылком о кольцо Настиных рук. Я смеялась так безудержно, что она наконец-то по-настоящему испугалась. Я видела, как ей хочется надавать мне по щекам, чтобы привести меня в чувство. Но сделать этого она не решилась, а все прижимала и прижимала мою голову к твердой и острой груди.

– Вам действительно нельзя… Полный покой. И ни одной сигареты больше, клянусь! Вы ведь ждете ребенка…

Я сначала даже не поняла того, что сказала мне медсестра, лишь спросила машинально:

– Что?

– Я сама случайно вчера узнала, правда. Мне Катя проболталась, операционная сестра, мы с ней кофе пьем. Здесь кафешка рядом, там замечательный кофе по-турецки, его на песке готовят, знаете?.. У Катьки роман с нашим анестезиологом, – Настя целомудренно хихикнула. – Я, между прочим, всегда ей завидовала. Но мне операционная не светит, так и буду по палатам скакать… А все потому, что крови боюсь, в морге три раза в обморок падала. Меня даже хотели из медучилища отчислить.

– Что ты сказала? – Я попыталась сесть и вцепилась в Настю глазами.

– Вроде все в порядке, – Настя ощупала мою голову и не нашла никаких повреждений. – Только царапина на лбу… Слава Богу, удачно упали…

– Что ты сказала о ребенке?! – последнее слово далось мне с трудом.

– Вы на третьем месяце беременности. Они вам пока специально не говорили, Теймури приказал. Чтобы не было лишних потрясений, у вас и так их предостаточно… Ой! – отпустив меня, Настя зажала себе рот рукой. – И я не должна была вам говорить. Но я случайно узнала, так что не считается… Павлик, анестезиолог, тоже хорош – Катьке проговорился. Ну а она…

– Помоги мне встать, – оставаться на холодном полу было невыносимо.

Она помогла мне подняться, не переставая болтать, видимо, ей казалось, что это отвлекает меня от моего плачевного положения. Так, поддерживаемая медсестрой, я добрела до палаты. Она помогла мне лечь и накрыла одеялом до подбородка.

– Никаких фокусов, лежите смирно. А я сейчас позову кого-нибудь из врачей.

– Нет. Пожалуйста, нет. Мне уже лучше. Никого не надо. – Если сейчас появится кто-нибудь из этих экспериментаторов, которые наблюдали за мной и даже делали ставки (теперь мне стал пугающе ясен смысл ночного разговора дежурного врача с капитаном Лапицким), я просто не выдержу.

– Я посижу с вами.

Только этого не хватало! Я поморщилась, как от зубной боли:

– Нет. Хочу побыть одна. Ничего со мной не случится, обещаю вам.

– Вам правда лучше? – Настя недоверчиво посмотрела на меня.

– Да.

– И вы обещаете лежать смирно и без всяких фокусов?

– Да.

– Хорошо, – наконец решилась она, – хорошо. Я заскочу к вам через часок.

Я так хотела остаться одна (сколько раз за последние сутки мне хотелось остаться одной?), что нетерпеливо прикрыла глаза. Мне нравилась Настя, мне действительно она нравилась, но сейчас ее присутствие было невыносимо.

Я едва дождалась, пока за ней закроется дверь палаты, быстро поднялась и подошла к окну. Подоконник был достаточно широк (почему я никогда не замечала этого?) – и чтобы усесться на нем, и чтобы, раскрыв заколоченные на зиму рамы, сигануть вниз.

Четвертый этаж.

Я выбрала первое. Забравшись с ногами на подоконник, я положила руку на живот и расплющила нос по стеклу.

Если бы я точно знала, что в прошлой жизни была умна, то сейчас просто сошла бы с ума. Но ничего такого я о себе не знала, а имела сейчас то, что имела: амнезию, пластическую операцию, полностью изменившую мое лицо, и ребенка в животе. Можно было отказываться верить чему-либо в отдельности, но все вместе рождало во мне безусловную веру.

Это я, Господи. Ты, должно быть, давно потерял меня. В этом запущенном парке неизвестной мне клиники, неизвестного мне города, неизвестной мне страны. Да и так ли я верила в тебя, когда была собой. Собой – католичкой или православной. Чувствовала. Что снова начинаю гонять мысли по кругу, как взмыленных лошадей. А в центре круга находилась я сама с ребенком в животе.

Ребенок.

Откровение Насти было так внезапно и простодушно, что ему нельзя было не верить. Ну что ж, еще одно испытание в ряду других испытаний, тупо подумала я. И вдруг поймала себя на мысли, что никак не отношусь к этому ребенку, что он ничего для меня не значит. Я даже не знаю, хотела ли я когда-нибудь ребенка или нет. Был ли он желанным? Был ли моей единственной любовью отец этого ребенка? Или это последствия случайной связи, одной из многих возможных случайных связей. Банальный трах в чужой постели (медсестра Настя целомудренно хихикнула бы в этом месте). Если бы я только могла знать, если бы только могла…

Даже стекло не охладило мой горячий лоб. Я бы бежала отсюда, если бы знала – куда. Я бы осталась здесь, если бы знала – зачем. Впрочем, меня скорее всего оставят. Медицинский эксперимент, как же, как же… Я догадывалась о его сути: женщина лежит в коме, а в самой глубине ее чрева зреет плод. Выживет он или нет – чем не тотализатор, ставки принимаются в любое время. И если у тебя нет имени, и нет прошлого, и некому защитить тебя – то ты вполне можешь сойти за лабораторную крысу, за красноглазого кролика, за препарированную лягушку…

На том и стоит успокоиться.

И когда Настя через час заглянула в мою палату, я лежала в кровати, положив руки поверх одеяла: пай-девочка, просто загляденье.

– Как себя чувствуешь? – спросила Настя, по-прежнему путаясь в «ты» и «вы».

– Уже лучше, – я ободряюще ей улыбнулась, – только мутит немного.

– Это ничего, – воодушевилась Настя, – обыкновенный токсикоз. Знаешь, что было с моей двоюродной сестрой? Ее просто наизнанку выворачивало. А ты молодец, держишься. Только знаешь что? Не говори никому, что я тебе сказала о ребенке… С меня тогда точно голову снимут.

Она сама принесла мне обед, от которого я, впрочем, отказалась. И даже просидела со мной до конца своей смены. Теперь я знала всю немудреную историю ее жизни, в которой было задействовано два десятка персонажей, не больше. Если учесть несостоявшегося жениха из прытких самовлюбленных ординаторов, почти мифическую тетку в Нюрнберге и недосягаемого грузина Теймури – ровно двадцать три человека. Боже мой, как я завидовала ей, ведь у меня не было даже этого. Только сама Настя, заменившая мне кормилицу, Теймури, заменивший мне мать, и капитан Лапицкий, заменивший мне все остальное… Насте не хотелось отпускать меня в мое всегдашнее одиночество, но и дежурство подходило к концу.