Кирилл Казанцев - Рыба гниет с головы

– А признание не является прямым доказательством, – поддакнул Антон.

– Конечно. Нужны улики, прямые, а не косвенные. А их добывают оперативники. И когда поступает жалоба на того же опера, получается ни много ни мало конфликт интересов. Это же надо понять, а понять трудно, если ты в этой кухне варился. Вы вот представьте, что работаете в типичном бандитском районе. На весь район два следователя, и все проходит через них. Все! А это еще тот объем работы. И представьте, что опера погуляли, немного перебрали и побили несовершеннолетнего по пьянке. Сильно побили – сломали руку. А следователи с ними работают. У них нет дружеских отношений, они не пьют вместе – это профессиональная совместная деятельность. И практически любой следователь, и я, и вы на его месте, насколько бы ни осознавали, что все обоснованно, но расследовать это не смогли бы.

– И? – с сомнением спросил Антон.

– Обычно должно быть так. Следователь идет к своему начальнику, идет к прокурору и заявляет самоотвод. Дело передают в другой район, там расследуют, передают в суд, суд дает срок. А на деле следователь обычно просто пишет отказ. Понимаете, не потому, что этот или тот опер плохие, а потому, что это система, в которой все постепенно выстраивается так и сводится к этому.

– Получается, что существуют какие-то вневедомственные симпатии, – хмыкнул Антон.

– При чем тут симпатии? – поморщился Казанцев. – Да, следователи и оперативники из полиции носят разную форму, но они друг другу почти родные, потому что делают бок о бок одну работу, работают на одну цель. Для следователей свои опера гораздо ближе, чем начальство Следственного комитета. Я был в Уфе на повышении квалификации по линии Следственного комитета и поговорил на досуге с ребятами. Так вот, сотрудники Управления собственной безопасности рассказывали, что на две трети материалов, которые они направляют в прокуратуру, выносятся отказы. Понимаете, даже само МВД готово от этих людей отказаться, а следователи их отмазывают. Это о чем-нибудь, а говорит.

– Система?

– Конечно! Вы служите в областном центре, да еще в аппарате областного УВД. У вас там, наверное, все несколько иначе. А здесь? Какой единственный критерий при приеме на работу в полицию? Претендент должен отслужить в армии. Больше ничего не спрашивают.

– Позвольте! – возмутился Антон. – А здоровье, а медкомиссия? В том числе и психиатр! Хотя вы правы: кандидат просто справку приносит, что на учете не стоит. А как у него с головой на самом деле, выясняется потом.

– Вот-вот. В полицию в районах сейчас идут те, кто больше ничего не может. В деревне работы нет, да и не хотят они работать. Идут, где власть. Когда у меня отец ментом работал, люди их вообще не боялись…

– Ваш отец был ментом?

– Был. Еще в начале девяностых. Советские кадры были и совсем другая милиция. Представляете, по любому вопросу люди спокойно обращались. Даже по вопросам, далеким от уголовных преступлений или правопорядка. Просто верили в защиту, в помощь, уважали.

– И вы по следам отца пошли в полицию?

– Нет, я начинал в прокуратуре работать, а потом быстро ушел.

– Почему?

– Как бы это вам сказать? Потому что, в общем, это абсолютно бессмысленный орган. Во главу угла ставится только отчетность, только она волнует, только она всюду фигурирует. Это контора, которая создана ради отчетности! Бред, конечно, но выглядит именно так. «Эффективность, стабильность, раскрываемость!» Чтобы такое-то количество дел было раскрыто, не меньше, чем в прошлом году, чтобы не было прекращенных. Поэтому в большинстве случаев определенного типа дела и не возбуждают. Чтобы не прекращать. С каким обвинением дело в суд направили, с таким и должно идти. Не дай бог, переквалифицируют на менее тяжкое. А уж если оправдают, то получишь ты от начальства неприятностей по полной программе!

– Значит, вот в такой каше вы тут и варитесь, – задумчиво проговорил Антон. – Есть мир высокого вдохновения и прекрасных чувств, а есть… Скажите, вы слышали Лару Фабиан?

– Не понял? – уставился на Антона следователь.

– Нет, ничего… многие не понимают. Вот Тимати, Серегу, «городской романс» уголовной тематики понимают, а Мирей Матье, Лару Фабиан даже не слышали. Грустно, если не сказать больше!

Полковник Рамазанов для допроса женщины занял кабинет начальника Сарапинского УВД. Собственно, начальник УВД не только не возражал, он вообще старался меньше появляться в Управлении, когда там находился Рамазанов. Всегда можно было придумать себе инспекции по районам, проверки несения службы участковыми, инспекторами ДПС. Да мало ли, хозяйство в районе большое.

Сейчас перед ним сидел не матерый уголовник, не «баклан» какой-нибудь, не алкаш, которого регулярно раз в месяц привозят из-за домашних дебошей. Перед ним сидела обычная женщина. Лет сорок пять или пятьдесят, интеллигентного вида. Терпеть не мог Рамазанов такой вот публики. Если с уголовной братией все понятно, если на тех можно орать, давить угрозами, шантажировать, просто говорить на одном, понятном обеим сторонам языке, то тут все сложнее. Тут сейчас начнутся капризы, поджимание губ, замечания и просьбы так с ней не разговаривать, не повышать на нее голоса, начнутся угрозы пожаловаться вышестоящему начальству. Тьфу!

А ведь вреда от этих как бы и не больше, чем от уголовников. Эти вот встревают, лезут везде со своим гражданским мнением. Полиция – учреждение специфическое, оно с грязью дело имеет. И нечего требовать, чтобы тут выражения подбирали и в политесах упражнялись. Кто велел ее сынку в эти дела лезть, кто заставил? Не хрен было соваться, а теперь вот изволь, разговаривай с ней вежливо.

– Так, гражданка Лугина, – с максимальной неприязнью проговорил полковник, покосившись на сидевшего сбоку на стуле капитана Василкова.

Начальник уголовного розыска как будто нутром чувствовал настроение полковника и смотрел на женщину чуть ли не с ненавистью.

– Значит, так, Лугина. Зачем ваш сын фотографировал содержимое журналов вызовов на станции «Скорой помощи»?

– Это что, преступление? – побледнев, спросила женщина. – С чего вы вообще взяли, что он что-то фотографировал?

– Ну-ка, хватит! – грохнув ладонью по столу, заорал полковник. – Каждая… будет тут мне нотации читать, жизни учить! Кто велел фотографировать?

– Не смейте на меня… орать. – К концу фразы голос у женщины сошел почти на шепот. – Объясните, в чем преступление моего сына.

– Ты что, дура? – прорычал Рамазанов в лицо Марии Ивановне. – Я тебе русским языком говорю, что твой ублюдочный сын снюхался с кем-то, фотографировал данные вызовов «Скорой» в отделы полиции. Кто-то через него пытается собрать данные, как плохие и такие-сякие полицейские хороших людей мучают, пытают!