Владимир Колычев - За все спрошу жестоко

– По бакланке, говоришь, заехал?

– Ну, по бакланке, и что?

– Значит, баклан ты.

– Лишь бы не петух.

– А кто его знает! – взывая ко всей камере, пафосно сказал арестант и раскинул руки.

– А что, на слово не веришь?

– Кто же здесь на слово верит! У нас тут только на деле можно доказать.

– И как?

– А в таз с водой сядь. Если пузыри пойдут, значит, петух. Если нет, тогда никаких претензий.

– Зачем воду лить, напрягаться? Ты просто понюхай. Если перьями воняет, то петух, если дерьмом, то никаких претензий... Будешь нюхать?

– Ты че, борзый? – напыжился весельчак.

– Борзые быстро бегают. Ты что, наперегонки со мной собрался?

– Первоход?

– Первоход, и что?

– Оно и видно!.. Если первоход, то тебе без прописки нельзя.

– Что?

– Ты что, глухой? Прописку, говорю, надо ставить...

– Чью?

– Твою прописку! Вот деревня!

– Что-то я не пойму тебя, чувак. То ты моей задницей интересуешься, то про мою писку спрашиваешь... Ты ясно скажи, чего ты хочешь, писку или задницу? А то непонятно, активный ты или пассивный. А может, и то и другое?

– Ты ничего не попутал, фраерок? – побагровел от злости деятель. – Ты с кем бакланишь?

– Бакланят с бакланами. А тебя писки чужие интересуют. Сказать, кто ты?

На плече у Семена висела сумка, в руках он держал свернутый матрас. Но все-таки у него была возможность решить вопрос с этим чудилой. Он резко шагнул вперед и мощно боднул его лбом в переносицу.

Закрывая лицо руками, парень шагнул назад, опустился на колено. Тут же попытался подняться, но его конвульсивно швырнуло в сторону, и он завалился на бок.

И тут же к Семену приблизился другой арестант. Мужчина лет сорока. Спокойный, размеренный, без понтов. Высокий, плотный, сильный снаружи. Лицо крупное, на щеках вертикальные складки, глубокие, как незажившие рубцы. Он был в свитере с высоким воротом, и не видно лагерных татуировок. Но Семен почти не сомневался в том, что их у него немало.

– И зачем ты это сделал? – без всякого напряжения голосовых связок звучно спросил он, кивком показав на неудавшегося «паспортиста».

– Лучше так, чем петухом объявить, – пожал плечами Семен.

– А твое слово чего-то стоит, чтобы такое объявлять?

– Любое слово чего-то стоит.

Мужчина слегка выпятил плотно сжатые губы и кивнул, будто соглашаясь с ним.

– Ну, хорошо... Циклоп, покажи новоселу его шконарь.

Он повернулся к Семену спиной, а его место занял узколицый парень с уродливым шрамом на лице, который начинался от глаза и тянулся чуть ли не до уха. Да и глаз этот, похоже, стеклянный. Может, потому и погоняло такое – Циклоп.

Глядя на этого парня, Семен видел, как суровый мужчина лег на блатную шконку возле окна и отгородился от всех ширмой. Видимо, это был сам смотрящий.

– Циклоп, мне бы с ним разобраться! – имея в виду Семена, проговорил весельчак.

Оклемался он, только жажда реванша скорее показная, чем реальная.

– Сгинь, Чумей! – цыкнул на него Циклоп и, обращаясь к вновь прибывшему, ткнул пальцем в шконку, которая находилась близко к двери, но в отдалении от сортира.

– Здесь раскатайся.

А когда Семен бросил на железные полосы скатку, сел. И знаком показал, чтобы он сам опустился по другую сторону пока что еще свернутого матраса. Дескать, разговор есть.

Камера уже потеряла интерес к новичку. Застучали костяшки домино, кто-то сдавленно засмеялся. Люди разговаривали, но как-то тихо. И гама здесь не было. Похоже, смотрящий не любил галдежа.

– Значит, по первому ходу? – тихо, чтобы не привлекать к себе внимания, спросил Циклоп.

С верхнего яруса над ними свесилась чья-то лысая голова, но тут же исчезла, наткнувшись на угрожающий кулак.

– По первому.

– А держишься хорошо. И Чумея по делу опустил. И по уму. Сам Тулуп это оценил...

– Смотрящий?

– Да не просто смотрящий. Он в законе...

– Сильно.

– Потому и хата у нас правильная. А Чумея для затравки держим... Ты хорошо себя повел. И на хохму его поставил, и на слово поймал. Ну, и вломил тоже по делу... Хотя руки больше не распускай. Тулуп этого не любит... Короче, Тулуп еще с тобой поговорит. Он тебе все расскажет. Но и меня послушай, чтобы не офоршмачиться...

Циклоп прочел ему целую лекцию о правилах поведения в камере, которые заключались в целом перечне «нельзя». Семен слушал внимательно и мотал на ус. Офоршмачиться и стать изгоем он не хотел. Впереди у него долгая жизнь в неволе, и она должна быть достойной.

Циклоп не требовал и даже не просил, но Семен сам сделал вывод из его лекции. Поэтому достал из сумки большой кусок сала, палку копченой колбасы, отсыпал из пакетика несколько сигарет без фильтра для себя, а остальное отдал на общак. И еще отдал на то же благое дело одну из двух сотенных, что ему повезло пронести через тюремную таможню...

Утром допрос, потом встреча с адвокатом, после обеда прогулка. Кормили не густо, но адвокат существенно пополнил его личный запас провизии. Поэтому наелся Семен досыта, а на прогулке растряс завязавшийся жирок.

Тоскливо в тюрьме, муторно, но все-таки жить здесь можно. И поспать после прогулки тоже. А его после свежего воздуха и на сытый желудок потянуло в сон. Но только Семен стал засыпать, как стукнула о блокиратор открывающаяся дверь, и в камеру втолкнули арестанта, чье лицом Семену показалось знакомым. Где-то он уже видел этот узкий, вдавленный назад лоб и выпирающую вперед челюсть. А может, он его просто с каким-то неандертальцем путает...

– Здорово, братва! Принимай дорогого гостя! Самокур я! Привет от Старичка!

К нему подошел сам Тулуп. Внимательно и угрюмо посмотрел на него.

– Старичка я знаю. А тебя нет.

– Мы у него в бригаде...

– У вора не должно быть бригады.

– Да, там Осмол на бригаде, а Старичок чисто смотрит...

Теперь Семен знал, где он видел этого типа. Тот был с Осмолом, когда блатной наехал впервые на водочный цех. В другой раз он не приметил его в толпе, но там было много людей, всех не разглядеть. Может, этот Самокур уносил ноги от его пулемета... Да, тесен мир.

– Я все понял, Самокур. Заяву твою принял, буду маляву от Старичка ждать. А пока на общих основаниях... Циклоп!

Тулуп велел обустроить новичка, но тот вдруг заметил Семена и взвыл от показного восторга.

– Ё! Кого я вижу! Беспредел отмороженный, в натуре!

Самокур усиленно изображал из себя блатного. Может, он и имел на это право, но Семен не воспринимал всерьез балаган, который он собирался здесь устроить. Он уже знал, как должен выглядеть настоящий блатной. Не бакланить он должен, как Чумей, и пальцы бросать веером, как это делал сейчас Самокур, тоже неправильно. Вор должен быть таким же спокойным, рассудительным и продуманным, как Тулуп. Или как Циклоп. Как Битюк и Черчилль, что также входили в свиту смотрящего. Эти блатные не видели в Семене своего, но не бросались на него, а просто игнорировали. Если не считать Циклопа, который хоть как-то выражал свою к нему симпатию.