Вячеслав Денисов - Месть по закону

И еще стало страшно. Дохлый не знал, что ему делать с такими деньгами. Первое планирование, на которое ему хватило ума, был подсчет количества дней, которые можно было бы прожить на эти деньги, имея в сутки бутылку водки и пятьдесят рублей на продукты. Получились не дни, а шестьдесят с лишним лет. Постепенно Востриков начал мыслить более практично и приобрел, в уме, конечно, однокомнатную квартиру, машину и дачу. Деньги не убывали. К третьему часу ночи он приобрел в собственность уже четырехкомнатную, две машины и три дачи. Деньги по-прежнему не заканчивались. Он посетил платные курсы водителей, купил огромный джип, вылечился от гастрита и дистрофии за границей, оделся на все сезоны с трехлетним запасом и обставил квартиру мебелью. Проклятые деньги до конца все равно не тратились. На последнем распределении финансов фантазии Миротворца иссякли, и он, поняв, что теперь точно не умрет от холода и голодной смерти, успокоился.

Через десять минут он снова забил тревогу. Где хранить деньги?!

Их можно было закопать в лесополосе, постоянно носить с собой или сдать в банк под проценты. Банкирам Востриков не верил – «кинут». Подумав, добавил: «В банк не пустят». Закопать в лесу – страшно. Вдруг кто-нибудь откопает?! От этой мысли Дохлый съежился и сжал сумку так, что в ней заскрипели пачки банкнот. Носить с собой? До первого милицейского шмона. «Вот суки удивятся!» – в истерике хихикнул Востриков и тут же стал серьезным. Подходило утро, а он еще не придумал способ хранения вечных денег. Когда по колодцу, весело протопав по крышке, прошли в школу ученики, Дохлого озарило.

В лесополосе, примыкающей к железной дороге, помимо «действующих» погребов, в которые постоянно наведывались хозяева и он, Востриков, было великое множество полуобваленных, брошенных ям. Эти погреба давно никем не используются и не прельщают никого, начиная от желающих не рыть погреб, а восстановить – обваленные погреба не восстанавливаются, до бомжей, подобных ему, ищущих место для обогрева и пропитания. Это – самое верное место. В одной из таких ям, глубиной более двух метров, и можно оборудовать тайник, который выступит в качестве банка. Ни тебе процентов за «обналичку», ни дефолта, ни замораживания счета в случае неправомерных действий его, Миротворца. Востриков даже мелко захихикал, приятно удивленный такой сообразительностью. Он почему-то забыл, что на решение этой проблемы потратил ночь и часть утра. Вот теперь главное – донести... о-о-йо-о... – Дохлый даже не смог в уме произнести сумму, которую ему нужно перенести в замызганной «побирушке» от колодца до лесополосы.

На выползание из колодца ушло около десяти минут. Почти омертвевшие и оттого непослушные конечности и даже внутренние органы работали в автономном режиме, сами по себе, не желая получать через мозг команды Вострикова. Он, как осьминог, распластался на земле, задвинул крышку люка и еще некоторое время собирал себя в «кучу». Последнее выражение он обычно употреблял, когда проходил мимо милицейского патруля с авоськой ворованной картошки и парой банок разносолов. Этот момент был самым тяжелым в последние дни жизни и деятельности «крота» Вострикова. Голуби с его задницы непременно перелетели бы на крышу ближайшей колонии общего режима, если бы его хоть раз милиционеры застукали с несовместимыми с его социальным положением, заботливо закупоренными банками с помидорами. А потом... Почему кражи из погребов раскрываются очень быстро, но хозяевам ничего не возвращается? Потому что опера – они умные. Кто крадет продукты из погреба? Самый конченый народ – бомжи. Вот на любого из них, при первой же поимке первого же попавшегося, можно «перевесить» около сотни «висящих темняками» на РОВД краж из погребов. Какая бомжу разница, за сколько эпизодов краж он поедет зону топтать – за один или за сто? Статья и срок совершенно одинаковые при любом раскладе. А так, вполне возможно, в кабинете чаем напоят. А если и не напоят, что более вероятно, то сигарет в камеру – точно дадут. Есть ли смысл упрямиться? «Да, Ваша Честь, за этот сезон я «обнес» сто восемь погребов с продуктами». – «Как же вы это смогли все съесть?» – «А у меня ботулизм». – «Что?..» – «Ботулизм. Постоянно есть хочу. Не верите? А пусть секретарь суда просунет в клетку пять килограммов вареной «Докторской» – и к концу чтения приговора посмотрите, что с ней станет...»

Поэтому Востриков всегда сжимался («собирался в кучу») при виде формы цвета «грязный асфальт». Сейчас он нес не пять кило картофеля, а восемьсот «тонн» «зеленых». Поэтому если чем и пахло для Дохлого всю дорогу до лесополосы, то не «Докторской» и пустячным сроком на общаке, а устойчивым пихтовым запахом сибирских просторов. Оставалось только догадываться, что это за деньги и каким путем они добыты. Ежу ясно, что не так, как Дохлому. Но Вострикову повезло и на этот раз. Было воскресенье, что, очевидно, накладывало особый отпечаток на бдительность милиции, поэтому он без потерь проник в лесополосу, выбрал самый зловонный и отвратительный на вид разрушенный погреб и спустился вниз.

Через некоторое время он выбрался наружу, сжимая в руке сотенную купюру. Было уже девять часов утра, а во рту у Дохлого еще не побывало ни одной крошки. Сначала он привычным шагом тронулся в глубину леса, поближе к железной дороге, но потом, спохватившись и вспомнив о деньгах, засеменил своей дистрофичной трусцой в город. Пусть банки не работают – у «менял» всегда можно поменять валюту на рубли и наоборот. Менее чем двадцать девять к одному новоиспеченный брокер Востриков ставить не собирался...

Антон проснулся, словно опустился с небес на землю. В комнате настойчиво переливался трелью телефон. Что за черт? Струге непонимающе уставился на сервировочный столик у дивана, на себя, одетого, и посмотрел в зеркало в мебельной «стенке». Телефон продолжал настойчиво петь, а Антон никак не мог прийти в себя. Воспоминания о вчерашнем возвращались медленно, словно протекая сквозь игольное ушко. Он мог отчитаться за каждый день из шести лет своего «судейства», но прожитый накануне день был словно засвеченный в проявленной фотопленке кадр. Помогла головная боль. Едва она вошла в голову, не торопясь, со знанием дела, как память сработала на опережение. Разгадав загадку своего дежа-вю, Струге встал с дивана и подошел к телефону. В том, что звонит Пащенко, он не сомневался. Так нагло ждать подхода абонента, будучи уверенным, что тот дома, не вешая после пяти гудков трубки, может только он. А если Струге с женщиной и эти трели раздаются в самый неподходящий момент?! Не волнует. Женщина подождет. А если не женщина, а он сам ждать не может? Не волнует.

Конечно, это звонил Вадим. Он пожурил Струге за долгий сон, напомнил о футболе, поведал о том, что у него всю ночь болел живот, и «забил стрелку» в одиннадцать у входа на стадион. Судя по шумам в трубке, у него работал телевизор, но ни по одной из программ не мог идти фильм, в котором отчетливо для Антона прозвучала бы фраза: «Прокурор, твой гребаный кофе готов, а я пошла, приятно поорать на стадионе». Там была еще и женщина. Была, потому что в момент назначения встречи у стадиона в квартире Пащенко громко хлопнула дверь.