Вячеслав Денисов - Главный фигурант

Да разве настоящий журналист, не фуфло, откажется от такого шоколадного варианта собрать материал?! Подобные предложения поступают крайне редко, если вообще поступают!

И теперь выходило, что Кряжин и Шустин используют друг друга по максимуму в собственных интересах. Одному необходим материал для сенсационного репортажа, другому – неопровержимые доказательства вины Разбоева. Или – отсутствие таковых. Единственное, что ставило Шустина в неравное положение, это отсутствие административного ресурса. Ну и, конечно, полный контроль за его действиями по причине так и не собранных пока доказательств непричастности журналиста к разбою на Знаменке.

Шустин стал догадываться, что попал в западню собственных иллюзий. Это не они используют друг друга по максимуму. Это Кряжин использует его по максимуму. И никуда теперь от этого не деться, потому что Гейс вдруг заинтересовал следователя гораздо больше, чем Миша-Федул. И не только потому, что он первый попался на глаза. Просто участие журналиста в расследовании куда более выгодно Кряжину, и торопиться со сбором доказательств по Знаменке ему нет никакой нужды.

Кряжин до последнего момента не верил, что в Москве еще существуют такие первобытные места, где аборигены могут вот так просто нахмурить брови под узкими лбами и двинуть на незнакомцев. Причем делать они это будут в четком соответствии с привычками своих далеких пращуров – медленно вставать с мест, потом грудиться, окружать и следовать за идущими, все теснее сжимая кольцо. До открытых лозунгов, призывающих троих чужаков убить и съесть, еще не доходило, но Кряжин видел, что достаточно одного неосторожного движения, чтобы первый из этих призывов сорвался с любой пары серых губ.

Гейс, напротив, чувствовал себя среди напрягшейся толпы как рыба в воде. Он с неподдельным любопытством разглядывал двоих высоких мужчин (о Шустине, видимо, он знал уже много и тот его не интересовал) и крутил на пальце – кто бы мог поверить! – золотую цепь. Сидельников, до МУРа работавший в Московском УБЭП, почти сразу оценил металл по тяжести вращения и цене. Стоить в магазине такое изделие должно было не менее тридцати тысяч рублей, у «золотников» рядом с Маяковкой – двадцать.

Странные картины являлись взору Кряжина в этот момент. Почти первобытное общество, с ярко выраженными общинными признаками, пользующееся достижениями цивилизации двадцать первого века. Он уже давно заметил, что капитан опустил руку в карман пуховика, и теперь хватило бы одного неверного движения в толпе, чтобы он эту руку вынул. Впрочем, советник не удивился бы, если бы в ответ на капитанский «глок» эти дикари выкатили бы из одного из домиков приведенный в боевую готовность «ПТУРС» и Гейс сбегал бы к себе и принес на плече зенитный ракетный комплекс.

Глупить, выдавая себя за представителей Красного Креста или Фонда милосердия, не стоило. За спиной «важняка» передвигался Шустин, на брата милосердия он похож был мало. По лицу же Сидельникова вообще читалось, что он готов оказать не первую медицинскую помощь, а последнюю.

– И раскаялся Господь, что создал человеков на земле, и восскорбел в сердце своем.

– Что говорите? – зашелестел губами журналист.

– Бытие, говорю. Глава шестая, – осмотревшись по сторонам, советник остановился, и вслед за ним перестали двигаться все. – Я – старший следователь Генеральной прокуратуры. Мне нужно поговорить с несколькими людьми, проживающими здесь.

– «Важняк», значит, – громко объяснил кто-то, и все увидели Гейса, рассекающего плечами толпу. – А я все думаю – где это лицо видел. Помнишь девяносто четвертый, Иван Дмитриевич?

– Конечно, Захар Эммануилович, – неожиданно для всех, но больше – для Шустина, отозвался Кряжин. – Три сберкассы во Владимире. Я все тогда удивлялся, как это подельникам Захара Эммануиловича могут дать по пятнадцать лет, а ему самому, как организатору, – четыре года.

– А я судье квартиру показал, где деньги лежат, – хохотнул Гейс. – Оставшиеся... А это кто с тобой, Иван Дмитриевич? Ну, высокий, понятно. У него три буквы на лбу каленым железом выжжены. И вторая, как ни крути, все-таки – «У». Но меня больше вот этот зимородок интересует, с кошачьими глазами и очками, как спасательные круги. Представлялся он мне частным детективом. Однако у меня такое подозрение, что это ваш филер.

– Пройдем, поговорим, Захар, – предложил Кряжин, видя, как толпа то расслабляется, то снова напрягается. – Мы же не на митинге. Всего-то нужно – узнать, кто так бессердечно нашего столичного артиста по сто шестьдесят второй обнес. У меня такое подозрение, что предмет у тебя в руках еще недавно красовался на шее артиста Забалуева, когда тот исполнял роль Карабаса-Барабаса.

Гейс дернул веком и убрал руку в карман. Напряжение в толпе достигло максимума.

– Ты же знаешь, что я все прощу, но только не насилие. И народ тоже понять должен: не найду – приползут сюда два бульдозера и начнут ваш микрорайон плющить. Глаз за глаз.

И тут случилось непредвиденное. Молчавший до самого последнего момента Шустин вдруг заговорил. И как заговорил... Кряжин, когда услышал речь репортера, похолодел душой. Понятно, что власть, понятно, что не все на этом пятачке Москвы правильно, но всегда существует компромиссная грань, переступать которую не следует ни при каких обстоятельствах. Если, конечно, ты не добиваешься своей цели, достигнуть которую иным способом не представляется возможным.

– Я никогда в жизни не видел столько отвратительных животных в одном месте! – воскликнул Шустин. – Я был в Африке, но там гиены хотя бы вылизываются!

И произошло то, чего Кряжин опасался более всего. В наступившей тишине, откуда-то из-за спин последних, стоящих в кольце «оцепления», раздался дикий и совершенно нетрезвый крик: «Убью, волки-и!»

Толпа расступилась, и в образовавшемся коридоре трое прибывших увидели очумевшего от перепоя мужчину лет сорока-шестидесяти на вид. Определить более точно было невозможно по ряду причин. Первая: он оброс щетиной, наполовину она была бела, но, судя по перепачканному известкой драному пуховику, причиной такой седины могла стать все та же известь. Вторая: лицо его, сине-красное, почти фиолетово-багровое, было искажено ужасной гримасой гнева. В руках, заведенных над головой, доведший себя до белой горячки явно беспаспортный гражданин держал ржавый туристический топорик. Толпа, соскучившаяся по живому кино, замерла и ждала развязки.

А развязка, которая наступила скоро, на самом деле явилась началом истории, спутавшей Кряжину все карты. Когда до него, стоящего с краю, оставалось не более трех метров от взбесившегося бродяги и он уже видел, как перехватит топор и выбьет из агрессивно настроенного малого сознание, стоящий рядом Сидельников спокойно вытянул руку из кармана и не целясь – кажется, даже не глядя в сторону опасности – нажал на спуск.