Андрей Троицкий - Крестная дочь

В больнице Рувинскому не понравилось. Не то чтобы он мечтал о шикарных апартаментах в перворазрядном отеле, нет. И на круглую кровать, зеркало на потолке и двух пышногрудых блондинок он тоже не рассчитывал. Он вообще не думал об удобствах или изысканной кухне. Но здесь в этой тесной палате дальнем конце коридора он не чувствовал себя в безопасности, страх сграбастал сердце своей костяной лапой и больше не отпускал. Сама больница больше напоминала не медицинское учреждение, а проходной двор. Длинный прямой коридор, заставленный какой-то рухлядью. Больные в пижамах и спортивных костюмах, слонявшиеся от курилки к палатам, заспанные медсестры и еще какой-то неизвестный посторонний люд, которому нечего тут делать.

Здание похоже на среднюю школу или училище, построенное еще в каменном веке. Множество каких-то закутков, подсобных помещений, процедурных кабинетов. На третий этаж можно попасть по двум лестницам, выбирай любую. Старик вахтер, сидевший внизу у турникета, не смотрит на документы, даже в лица посетителей не заглядывает. Видит только скомканные купюры, что суют ему в ладонь. Все эти детали Михаил Семенович заметил и оценил, когда ранним утром на машине с красной полосой его доставили в приемный покой, заставили расписаться в журнале и проводили на этаж. Передвигался он на костылях, правая нога была зажата между двумя дощечками, забинтована и замазана гипсом, вчерашним вечером постарался тюремный коновал. На плечах Рувинского болталась синяя больничная курточка, пропахшая хлоркой, правая штанина подвернута, а левая не закрывала щиколотку, такая короткая.

Два мента в штатском, сопровождавшие юриста, выглядели так, будто всю ночь провели в вытрезвителе и вышли оттуда только перед сменой. Егор, тот, что повыше сутулый и тощий, все время хмурился и тер ладонью лоб, будто башка раскалывалась от боли. Второй опер, немолодой мужик по имени Сергей Павлович, по-свойски дядя Сережа, теребил седые усы и угрюмо молчал. Опера разрешили Рувинскому лечь на койку у окна, сами передвинули тумбочку к соседней пустой кровати. Повесили пиджаки на спинки стульев.

Сергей Павлович вытащил замусоленную колоду карт и, поплевав на пальцы, начал скирдовать. Рувинский, лежа на спине, пялился в потолок и слушал бормотание картежников, потому что других развлечений не было. Отлежав спину, он поднялся, взял костыли и остановился у окна, выходившего на задний двор. Отсюда хорошо видны мусорные баки, стоявшие внизу, приземистая постройка котельной и какое-то одноэтажное здание с двускатной крышей, наверное, морг.

– Ты отойди от окна, а то снайпер выстрелит. И хрендец, – сказал дядя Сережа и неизвестно чему засмеялся.

– Тут неоткуда снайперу стрелять, – ответил Рувинский. – Все постройки слишком низкие. Меня не видно за подоконником.

– Много ты понимаешь, задница, – добавил Егор. – Не хрена умничать. У тебя нога сломана, вот и лежи.

– У меня не сломана…

– Значит, будет сломана, придурок.

И тоже засмеялся. Рувинский покорно опустился на кровать и подумал, что обязательно умрет. Если не от бандитской пули, то от тоски и этого скотского отношения.

– А майор Девяткин когда приедет? – спросил адвокат. – Он обещал.

– Приедет, – ответил дядя Сережа. – Нам он о своих планах не докладывается. Ты, юрист, не волнуйся: скоро тут будет столько народу, не сосчитаешь. На крыше, в подвале, в коридорах. Плюнешь – и в опера попадешь.

Присев на кровати, Рувинский покопался в тумбочке, нашел там тетрадь в клеенчатой обложке, исписанную аккуратным стариковским почерком. На обложке фломастером выведено: Люсьен Орловский, артист областной филармонии. Очевидно, больной, лежавший здесь до него, позабыл свой дневник или записи, что вел для памяти. Раскрыв тетрадку на середине, адвокат пробежал глазами строчки. «Ночь перед операцией почти не спал. Сказали, что анастезию делают уколом в позвоночник. Сидел в коридоре, когда появился врач. Подошел к нему со своими вопосами, но он сделал вид, что не услышал. И заспешил мимо. И сердце мое снова забилось гулко и неровно». Рувинский зевнул и перевернул несколько страниц назад. «Вышел на край сцены и стал читать стихи Заболоцкого, а потом свои. Слушали невнимательно, шелестели бумажками и зевали. Тогда я рубанул Маяковского. А сердце билось тревожно: а вдруг это провал?».

Рувинский бросил тетрадку в тумбочку, лучше разглядывать потолок, чем читать безграмотные мемуары чтеца-декламатора. Он подумал, что тетрадка наверняка дорога ее хозяину. Так почему же Орловский оставил ее тут, в этой фанерной тумбочке мышам на съедение? Почему не забрал домой? Наверное, бывший чтец-декламатор попросту умер. Если кто и приходил за его вещами, то про тетрадь не вспомнил. От этой мысли на душе сделалось как-то гадостно и совсем тоскливо.

Юрист приподнял голову, когда дверь приоткрылась, и порог переступил мужчина в белом халате, из под шапочки выбиваются волосы с проседью, в левой руке кожаный саквояж, такие в незапамятные времена такие носили земские врачи или акушеры. Доктор поставил саквояж на свободную кровать и расстегнул замочек.

– В картишки поигрываем, – серые глаза блеснули холодно, враждебно. – Это больница, господа. А не казино. И не катран.

Дядя Сережа, решив, что перед ним высокое больничное начальство, одним движением руки смахнул с тумбочки карты, сунул колоду в карман. Егор поступил иначе, он расстегнул перепонку подплечной кобуры. Кажется, его насторожило блатное словечко «катран», это не из врачебной лексики. Опер собирался что-то сказать, но не успел. На подоконник сел жирный голубь, тяжело взмахнул крыльями, собираясь снова взлететь. Но остался сидеть. Рувинский бросил взгляд на окно и тут же услышал странный звук, будто пробка слетела с пивной бутылки. За ним второй хлопок, такой же тихий. Дядя Сережа, обхватив ладонями залитое кровью лицо, медленно сползал со стула на пол. Егор уже лежал возле свободной койки, пуля попала в открытый рот и прошла навылет.

Мужчина шагнул вперед, дважды выстрелил в каждого опера. Затем направил ствол в лицо Рувинского. Юрист, не веря в реальность происходящего, закрыл глаза. Он хотел закричать, но крик застрял в горле. Пуля горячей иглой вошла под сердце.

С раннего утра Девяткин провел совещание для двенадцати омоновцев, которых предстояло задействовать в больничной операции. В просторном кабинете, похожим на школьный класс, он изложил устные инструкции, продемонстрировал нарисованные на листах ватмана схемы подземных коридоров больницы и те места, где должны находиться оперативники. Девяткин закруглил лекцию последним замечанием.

– Предположительно преступники будут действовать сегодня под вечер, – сказал он. – Или ночью. Но тут возможны варианты. Потому что точного времени мы не знаем. Сколько будет убийц, один, двое или трое, нам тоже неизвестно. Я допускаю мысль, что у бандитов есть сообщники среди больничного персонала. Эти черти наверняка наденут белые халаты или спецодежду рабочих. В хирургическом корпусе ремонт, на работяг никто не обратит внимание. Будьте наготове. Ваша смена закончится в полночь. Теперь желаю удачи. Если есть вопросы, задавайте сейчас. Другого времени не будет.