Владимир Колычев - Вольному – воля

А может, и против? Но уж точно не сейчас...

Вертухай открыл дверь.

– Тихонов, на выход! Живо!

Ролан понял, что произошло. Ему еще пять суток в карцере сидеть, но Аврора за него похлопотала, и сейчас его поведут в общую камеру... Это ее дело, хочет, пусть помогает. Но ему сейчас не до нее. Он должен довести задуманное до конца. Ему нужно на спец...

Карцер – далеко не самый лучший на свете санаторий. Здоровья он не добавляет, особенно если у тебя прострелено легкое... Но все же Ролан ощущал в себе силы, чтобы наброситься на конвоира.

– Убью суку! Убью!!!..

Убивать он его не стал. Даже душить не стал, так, слегка примял горло. Зато в отместку получил по полной программе.

Почти неделю он приходил в себя в тюремной больничке, а потом был разговор с начальником оперчасти, где он снова, в который раз, признался в двойном убийстве, совершенном после побега.

– Не понимаю, чего ты добиваешься, Тихонов? – в раздумье покачал головой кум. – На пожизненное хочешь? А ты знаешь, что это такое?

– Жизнь, начальник, везде есть...

– Жизнь? Хорошо, я покажу тебе, какая там жизнь... На спец пойдешь, может одумаешься...

Специальный блок размещался в подвале. Гулко, сыро, затхло и холодно. В какой-то момент Ролану показалось, что он оказался в большом каменном гробу. Жуткое ощущение, но он справился с ним.

Его закрыли в одиночной камере. Ни оконца под потолком, ни вентиляции, яркая лампочка под потолком режет глаза. Кран над унитазом неисправный, не течет, но капает – и капли какие-то необычно крупные, громкие. Кап! Кап!.. От этой капели, казалось, можно сойти с ума.

Ролану повезло, за все время, что прошло со дня свидания с Авророй, никто не догадался ошмонать его по полной программе. Поэтому деньги, которыми она его подогрела, остались целыми. И за эти деньги он смог уговорить надзирателя пойти на должностное преступление...

За сто евро вертухай согласился его выслушать.

– Брат у меня здесь, на спецу, Ленька Сайков, вместе от вас, ментов, бегали. Повидаться бы мне с ним, душа просит...

У надзирателя тоже просила душа – денег, чем больше тем лучше. Ролан отдал ему все, и ночью, когда тюрьма погрузилась в беспокойный сон, оказался в одной камере с Зубодером.

Он вошел в камеру и почувствовал головокружительную слабость. Так случается с марафонцами, которые в хорошем темпе прошли непомерно длинную дистанцию, а сразу после финиша у них отнимаются ноги от навалившегося бессилия. Ролан тоже прошел дистанцию, чтобы попасть к Зубодеру – не самую длинную, но очень опасную. Два раза вертухаи могли забить его до смерти. Да и признание в убийствах могло обойтись ему в пожизненное заключение. Было бы обидно, если бы его усилия оказались тщетными. Но нет, он на спецу, в одной камере со своим врагом. Сейчас он наберется сил, и возмездие свершится...

Зубодер полулежал на дощатых нарах, спиной облокотившись о шершавую, изрытую трещинами стену. Правая рука опущена вниз, за тумбочку. В глазах смертная тоска, на лице смертельная бледность. Он узнал Ролана, но даже не шелохнулся, чтобы хоть как-то защититься от его праведного гнева.

– Явился? – блекло усмехнулся он.

– По твою душу, гад...

– Гад, – кивнул Ленька. – Знаю, что гад...

– Ты мне жизнь сломал, ублюдок.

– Знаю.

– А я тебя предупреждал.

– Помню... Бес попутал, братан.

– Какой я тебе к черту, братан?

– Какой-никакой, а мы вместе были... Из-за баб все... И жадность проклятая... Заканчивать пора...

– Вот я тебя сейчас и закончу!

– Поздно...

Зубодер с трудом вывел из-за тумбочку правую руку. Вся кисть в крови, красные капли вязко стекают на пол. Вскрылся Ленька, вены себе перерезал...

– Еще не поздно, – глядя на Ролана, сказал он. – Ты можешь рекса кликнуть, он лепилу сюда выдернет, спасут меня... Но ты этого не делай. Это уже не совсем самоубийство, если ты ничего не скажешь... Сдохнуть хочу...

– Не скажу ничего. Подыхай...

– А ты живи... Маринка тебя любит, откинешься, к ней иди... А жмуров на себя не бери, пусть они на мне останутся... Ты это, если возможность будет, свечку за меня поставь. Я в аду буду мучаться, может, хоть чуть-чуть легче станет...

Сердце у Ролана невольно смягчилось.

– Натворил ты, Ленька, дел...

– Говорю же, бес попутал... С рожденья во мне сидел... Ты это, прости, братан... Хорошо мне, Тихон, спокойно вдруг стало. Спать хочу. Сейчас засну и не проснусь... А ты маяться будешь. Мог бы землю на воле пахать, а будешь на промзоне вкалывать... Ты это, прости, если можешь...

Сначала Ленька заснул, в предсмертном блаженстве закрывая глаза. И только затем черная бестия с косой махнула над ним своим вороньим крылом...

Ролан сидел, сжав зубы, пока Ленька не дернулся, испуская дух. Зубы разжались сами по себе, что-то дрогнуло в душе – из глаз брызнули слезы. Не хотел он быть волком, не хотел он гнить в тюрьме. Но ничего не поделаешь – мотать ему срок до далекого-далекого звонка. И правильно он сделал, что отвадил от себя Аврору. Он сломал жизнь себе, и ей не стоит поганить судьбу...

Небольшой остров Ла Гомера, небольшой отель на вершине утеса, реликтовый кедровый лес, живописная гладь океана вдалеке. Аврора стояла на балконе президентского «люкса», наслаждаясь ощущением полета над горами, над тропическими садами, над бесконечным океаном. А за спиной, в спальне ее ждал мужчина...

Она долго откладывала событие, которое должно было состояться вот-вот. Алик ее привлекал, она хотела побыть с ним наедине, но всякий раз откладывала объяснение с ним на потом. Но в конце концов решилась, и вот они здесь, на далеких Канарских островах, в тихом уединенном месте. Оба знают, зачем сюда приехали... И вот Алик уже подходит к ней, нежно обнимает за плечи, носом касается ее волос.

– Ты превосходно пахнешь, у меня кружится голова...

Густой мужской голос, облагороженный приятной хрипотцой, волнующее прикосновение. Слегка терпкий аромат дорогого мужского одеколона, свежее дыхание, сильные руки... Но почему-то не кружится у нее голова. Не вдохновляет ее, казалось бы желанный мужчина.

Аврора невольно напряглась, руками крепко вцепилась в поручень балкона.

– Давай немного постоим...

– Как скажешь...

Он сильный мужчина, с мощным обаянием. Но он готов слушаться ее во всем. Хотя и угадывается в нем претензия на независимость поступков и суждений, но по большому счету он – цепной пес. Могучий и благородный, но пес. И тянется к нему только тело, привыкшее к комфорту. Но тоскует душа, жаждущая по-настоящему сильных ощущений...

– И вообще, я хочу домой, – неожиданно для себя сказала она.

– Я знал, что у нас ничего не получится, – усмехнулся Алик.

– Как ты мог это знать?

– Есть две причины. Во-вторых, женский эгоизм... Я не был тебе нужен, пока был свободен. Но теперь у меня есть Валентина...