Владимир Колычев - Мы – одна бригада

Смотрящий и три блатаря из его ближайшего окружения наблюдали за раздачей со стороны. Меченый и фиксатый в их число не входили. Их дело месить толпу...

Игнат тоже поднялся со своей шконки. Но он никуда не торопился. И Лева с Вилли одевались медленно.

В конце концов все мужики прошли через «мясорубку». В спальном помещении остались только блатари. И еще Игнат со своими друзьями. Они стояли напротив бойцов и молча ждали, когда те примутся за них.

– А вы чо, бараны, стоите? – заорал Губарь. – Цоб-цобе!

Он снова наезжал на них. Но уже как бы и не по беспределу. Игнат, Лева и Вилли отказывались пройти утвержденную блаткомитетом процедуру, и тем самым ставили себя вне закона. За это их ждало суровое наказание. Их могли жестоко избить, но это не самое страшное. Их могли опустить. Вот после этого хоть в петлю головой.

Смотрящий наблюдал за происходящим с кривой усмешкой. Вмешиваться он пока не собирался. Зато три блатаря из его свиты рвались в бой.

Игнат сделал подсчет – им троим придется драться против восьми блатарей. Он сделал и прогноз. Который был неутешительным. Шансов на победу у них нет никаких. Блатованные пацаны вооружены не только кулаками, у них и кастеты есть, и заточки. Да и дерутся они здорово, иначе им просто нельзя...

Игнат оглянулся назад, пожал плечами.

– Не вижу никаких баранов. Губарь, тебя чо, на галюны пробивает?

– Ты сейчас у меня сам гальюном станешь! – рыкнул меченый.

Смотрящий подал ему знак, и он первым шагнул в сторону Игната. Братва медленно и угрожающе двинулась за ним.

Лева не отступил перед опасностью.

Вилли встал в боевую стойку. Внешне он спокоен, но внутри все закипает от ярости.

И боевой дух Игната достиг самой высокой отметки. Пусть его бьют ногами и руками, пусть режут его заточками. Он будет драться до последнего. Остановить его сможет только смерть...

Губарь понял, что троица не отступит под натиском его своры. Что-то дрогнуло в его взгляде. Как будто боевая струнка в нем лопнула. Но он все же продолжал идти вперед. До столкновения оставались мгновения...

– Ша! – словно щелчок бича прозвучал чей-то резкий голос.

Братва в момент остановилась. Расступилась. Игнат увидел перед собой невысокого сутулого мужика с узким вытянутым лицом. Глубоко посаженные глаза, мощные надбровные дуги, тяжелый проницательный взгляд.

– Ты что ли, Бурлак? – Он смотрел на Игната исподлобья.

– Я.

– А это, значит, твои кенты? – взглядом показал он на Леву и Вилли.

– Кенты.

– Слухи тут до меня дошли, что вы на достойных людей с кулаками бросаетесь. Не хорошо... Шавро, а ну-ка, нарисуй ситуацию, как все было, – обратился он к смотрящему.

– Да беспредел был, Пятус, в натуре, беспредел... – закивал головой тот.

Игнат уже понял, с кем он имел честь разговаривать. Это был вор в законе Пятус, он же лагерный пахан.

– Губан этих чертей к себе позвал, за жизнь с ними перетереть хотел, да, – продолжал смотрящий. – А эти ни за хрен собачий на него налетели и давай метелить...

– А не свистишь ты, Шавро? – с укором посмотрел на него Пятус. – Слышал я, что Леший над сеансом куражился, бабу чью-то оскорблял... Было такое?

– Да чо было? Ничего не было! – блеснул своей фиксой Леший.

– Скворечник закрой, не с тобой базарят! – шикнул на него Пятус.

– Да я не знаю, – в раздумье пожал плечами Шавро. – Меня тогда не было. Я на больничке марафетил... Мне потом Губан все рассказал...

Пятус посмотрел на Игната.

– Чью Леший бабу обидел? Твою?

– Мою, – отозвался Вилли.

– Слышал я про твою девчонку, – ошарашил его Пятус.

– Слышали?! Откуда?

– А пока вы на киче парились, я коней по дорогам пустил. Насчет тебя, пацан, звонок был. Твоя баба на фарце попалась, а ты за нее подписался. На себя все взял... Слышишь, Леший, пацан из-за бабы своей срок на себя взял, а ты ее помоить вздумал. Он тебе что, пидор гнойный, чтобы ты его гноил? Ты его бабу форшманул, а он тебя за это спросил. И чем ты недоволен, а?

– Да кто они такие, а кто Леший? – скривился Шавро.

– Они вам показали, кто они такие, – ухмыльнулся вор. – И за бабу спросили, и за козлов, и за пидоров гнойных. Это честные фраера... А Бурлак – чисто наш пацан. Он два года, считай, на крытом сидел, за хатой смотрел. Было, Бурлак?

– Было дело, – кивнул Игнат. – Законник Завар за него подписался. Пишет, что Бурлак честный пацан, косяков за ним нет. Он же и смотрящим его поставил. Значит, доверяет пацану... Ты слышал, Шавро, Бурлак за хатой на закрытке смотрел. Это наш, воровской пацан. А твой Помбур козлом его назвал. Ты бы стал молчать, если бы тебя козлом назвали...

– За козла спрашивают, – соглашаясь, кивнул смотрящий. – Да и Леший метлой своей не в тему мел...

– Вот видишь, ты все правильно понимаешь. Зачем тогда на пацанов наехал?

– Так это, под раздачу не хотели.

– Значит, они не фуцаны, чтобы отгребать...

Фуцанами на воровском жаргоне назывались честно работающие осужденные. То бишь мужики...

– Ну не фуцаны, – пожал плечами смотрящий.

– Чо ты жмешься, Шавро? Нормальные пацаны к тебе заехали. Не надо их чморить...

– Ну не надо, так не надо...

– Все, хорош талы-талы разводить, а то, не ровен час, кандюки нагрянут. Давай, Шавро, гаси шухер и мужиков на место вертай...

Пятус кашлянул в кулак и, ни с кем не прощаясь, тяжелой походкой больного человека двинулся к выходу. Игнату показалось, что Шавро смотрит на пахана без особого почтения.

Смотрящий мог относиться к вору как угодно. Только слово его нарушить не мог. Поэтому Игната и его друзей оставил в покое. Но на свой берег не позвал. И братва бросала на них косые взгляды.

Мужиков вернули в койки. Блатные какое-то время о чем-то шептались между собой, затем тоже отвалили на боковую. В бараке установилась тишина. Но Игнату не спалось. И его друзьям тоже.

Игнат предложил выйти в курилку.

– Так нельзя же...

– Ну и хрена, что нельзя!

Он резко сорвался с койки, оделся. Лева и Вилли нехотя потянулись за ним. Дневальный попытался их остановить, но Игнат так глянул на него, что у того язык отнялся.

На улице было холодно. Но Игнат этого не замечал.

– Ты чо как с цепи сорвался? – спросил Лева.

Он обнял себя руками – согревался.

– Поговорить надо. Не хочу чужие уши греть.

– Ну можно было в умывальник зарулить.

– А это не нарушение режима.

– Не понял, а зачем его нарушать?

– А вот захотелось!.. Последняя струна во мне лопнула!

– Какая струна?

– А последняя струна, на которой держалось мое уважение к закону... Все, ничего не осталось!.. Ты, Лева, сам посуди. Из школы меня поганой метлой погнали, а за что, за то, что моего батю за мокруху посадили. Я уже тогда изгоем стал. Менты меня из отцовской хаты выгнали. По беспределу! Никому не было до меня дела. Никому!.. Мы с корешами вагон разбомбили, менты нас за это повязали. Тут в принципе, честная игра, я не спорю. Четыре года мне дали. И это я еще могу понять... Сюда на зону зарулил. И что началось, а? То, что с Губаном завязались, так это ладно, с кем не бывает. И то, что нас в кондей загнали, тоже понятно. Наказали так наказали. А вот чабана нашего, Шепелева, я не пойму. Он же знал, что Шавро своих псов на нас спустит. И что, бросил нас под паровоз, выживайте как хотите... Короче, может, кому-то и нравится жить по закону, а я думаю так – закон этот стопудово не про меня писан. Не вписываюсь я в этот закон. Вот и пинает меня мое родное государство в лице таких козлов, как Шепелев. Пинало, пинает и пинать будет. И если я не встану над этим законом, раздавит меня государство. Не сейчас, так потом, когда я на воле окажусь. Не примут меня люди...