Сергей Майдуков - Лютый беспредел

Его отвели в другую комнату, усадили, дали таблетку с водой и стали расспрашивать. Подписав протокол, он спросил, можно ли еще раз посмотреть на сына, но было поздно: Сережу увезли. Куда, зачем, выяснять не хотелось. Этого было лучше не знать. Совсем.

Геннадий Ильич пообещал позвонить, если вспомнит что-нибудь существенное, и поехал домой. Вспоминались всякие пустяки, малозначительные и совершенно бесполезные для следствия. Как и само следствие.

Виделся Геннадию Ильичу и совсем еще маленький Сережа, и взрослый, и веселый, и грустный, и сердитый, всякий. Он был при жизни очень разным. А после смерти стал одинаковый. Никакой. Того, настоящего Сергея у Геннадия Ильича забрали, а оставили ему фальшивку, бессмысленную оболочку. Лучше бы он не ездил в больницу. Не нужно было смотреть на мертвого сына, уложенного на каталку. Сколько у него было пулевых отверстий в груди? Два или три? Кажется, два. Или три. Какая теперь разница?

Идя к своему подъезду через двор, Геннадий Ильич обнаружил, что несет в руке стеклянно звякающий пакет из магазина. Когда он успел туда завернуть? Что покупал? Как расплачивался? В голове было темно и пусто. Он вошел в квартиру, аккуратно закрыл за собой дверь и окликнул:

— Саша? Ты дома?

Брат появился бесшумно и почему-то с виноватым лицом, как будто это из-за него Сережа погиб.

— Как бы я вышел? — спросил он. — Ты ведь мне ключей не оставил.

— Я тебе потом Сережины отдам, — пообещал Геннадий Ильич, проходя с пакетом в кухню. — Когда вернут. Сейчас с его вещами следователи работают.

— Вещдоки, — сказал Александр.

— Что? Ах, да. Вещдоки. Пить будешь? Ты сказал, у тебя язва…

— Нет язвы. В больничке с желудком вырезали. Но я бы выпил. Помянуть нужно, по христианскому обычаю.

Геннадий Ильич поморщился:

— Какие там еще обычаи! Выпьем и все. Чтобы не так сильно болело.

— Потом еще больней будет, — предупредил Александр.

— Ну и пусть. Пусть я сдохну от боли. Но не сразу. Сначала наказать нужно тех, кто Сережу убил. — Геннадий Ильич хлопнул себя по лбу. — Черт! Башка дырявая! Забыл у следователя спросить, как это случилось. Или спрашивал?.. Не помню…

Он наполнил два стакана и придвинул брату тарелку с квашеной капустой:

— Угощайся. Давай выпьем, а потом я маслица налью и лучка накрошу. Пока так сойдет.

У водки был водочный вкус, но градусы не ощущались. Александр похрустел капустой, сунул в рот еще одну щепоть и сказал:

— Я справки навел. По своим каналам.

— Ты же вроде прячешься? — припомнил Геннадий Ильич. — Или я что-то не так понял?

— Все так, брат. Но есть верные кореша. Не заложат.

— И что они тебе рассказали?

— Вчера спортсмены на черноту напали, — стал рассказывать Александр. — На осетинскую братву. Взяли их старшого, Рахат-Лукума какого-то. Но сами двоих потеряли. Серегу твоего и еще одного. Не знаю погоняло.

— Подробности знаешь? — спросил Геннадий Ильич.

— Какие тут подробности? Шмальнули тех, кто первым шел.

— Я их убью. Всех.

— Кавказцев? Их же туча!

— Всех, — повторил Геннадий Ильич. — И кавказцев, и тех, кто Сережу на них натравил. Всех. Буду убивать, пока живой.

Они выпили и посидели молча. Александр полез в холодильник и соорудил что-то вроде обеда. Геннадий Ильич к еде не прикасался. Пил часто и машинально. Вливал в себя водку и продолжал сидеть, глядя в стол.

— Я с тобой, — сказал ему Александр.

— Я вижу, — произнес Геннадий Ильич безразлично.

— Ты не понял. Я в деле с тобой. До конца.

— Зачем тебе?

Геннадий Ильич с усилием поднял голову и посмотрел брату в глаза.

— Так надо, — сказал Александр. — Если не подпишусь, неправильно это будет.

— Правильно, неправильно… Кому какое дело?

— Мне, Генка. Мне есть дело.

Геннадий Ильич покачал головой:

— Ты же его не знал совсем. Сережу… Живи дальше.

— Я свое отжил, — сказал Александр. — На самом деле у меня рак, вот почему резали. В больничке сказали, год еще протяну. С тех пор полгода прошло. Новый год встречу и…

Он не договорил. Геннадий Ильич поставил стакан, который собирался поднести ко рту.

— Они могли ошибиться, врачи.

— Я у других был. Тот же приговор. Без вариантов.

— Больно?

— Бывает, — ответил Александр. — Терпимо. Я привык уже. Насчет того, что работу найду и съеду, я тебе соврал, Гена. Некуда мне идти.

— И не надо, — сказал Геннадий Ильич. — Не надо никуда ходить. Ты уже пришел. Мне не в тягость. Один теперь.

Он опять поднял стакан, заглянул в него, встал и вылил содержимое в раковину. Александр вопросительно взглянул на него.

— Ты пей, если лезет, — сказал Геннадий Ильич. — Потом падай, где хочешь, и отсыпайся. С завтрашнего дня сухой закон.

— Ну и правильно, — согласился брат. — Спьяну много не навоюешь.

Он выпил. Геннадия Ильича шатнуло. Держась за стену, он поволочил ноги прочь. Потом неожиданно вернулся и отчеканил:

— Если есть на свете черт, то он не козлоногий рогач, а трехголовый дракон, понял? И головы эти — трусость, подлость и жадность.

— Ты чего? — насторожился Александр. — Тебе бы поспать, братик.

Геннадий Ильич посмотрел на него бессмысленными глазами и пошаркал по коридору дальше. Было слышно, как в комнате он упал на пол. Александр попытался встать, чтобы помочь, но не смог. Тогда он уронил голову на стол и отключился.

С момента ухода из дома тревога и чувство вины не покидали Люцию Марковну. Как бы ни убеждала она себя, что ей, как и всем вокруг, причитается свой маленький кусочек личного счастья, кошки от этого скрести на душе не переставали.

Не было у нее и стопроцентной уверенности в том, что Валентин в один прекрасный день не решит подыскать себе женщину помоложе. Как ни следи за собой, как ни ухаживай за кожей и ни подтягивай морщины, а возраст дает себя знать. Сорок — это вам не шутки. Сорокалетний мужчина еще только входит в зенит своей зрелости. У его ровесницы женского пола начинается увядание. Глядясь в зеркало, Люция Марковна почти всегда думала об этом.

Еще два или три года назад она совсем не стыдилась своей наготы и даже гордилась ею. Теперь все изменилось. Перед тем как раздеться, она непременно гасила или приглушала свет, а принимая ласки любовника, ни на минуту не забывала о необходимости маскировать оплывшие и дряблые участки своего тела.

С помощью дорогой косметики и всяких ухищрений можно продлить иллюзию молодости еще на некоторое время, но не надолго. Пять-шесть лет от силы, вот какой срок отмерен Люции Марковне. А потом? Детей рожать поздно, чем же тогда привязать к себе Валентина так, чтобы не отвернулся?

Будь у нее здоровье покрепче, она бы занялась спортом, чтобы подтянуть фигуру и оттянуть пору увядания. Но с молодости Люция Марковна страдала сердечной недостаточностью и часто падала в обмороки при месячных, которые проходили у нее крайне болезненно. В стрессовых ситуациях она начинала задыхаться, и после последнего разговора с сыном была вынуждена целый час отсиживаться на лавочке, ожидая, пока подействует таблетка.