Валерий Шарапов - Крестовский душегуб

- Ты был пьян? - поинтересовался Шувалов.

- Да, я был пьян. Что в этом такого? - Свистунов почесал подбородок ухмыльнулся, - Верка была красивой бабой и до этого она мне никогда не отказывала, я растолкал Верку и потащил её в другую комнату. - Свистунов хмыкнул, - она какое-то время упиралась, но потом уступила. Она так возбудилась, что начала стонать. Это то и разбудило этого полоумного монаха. Он набросился на меня, как дикая кошка, не столько пытался бить, сколько царапался и визжал своим противным голоском. Я ударил его не сильно, но он упал, и ударившись об косяк, вырубился. Верка тут же бросилась к нему, стала обнимать, кричала что я негодяй, что я его убил. Всё желание продолжать начатое у меня враз пропало. Этот щенок расцарапал мне лицо, я промыл рану водкой, махнул рукой, вышел из дома. Потом я где-то бродил, много пил прямо из горла и не помню как вернулся домой. В Борисовичи, я в очередной раз явился лишь спустя несколько дней, дверь была не заперта. Войдя в дом я обнаружил там Верку. Этот ублюдок удушил её и сбежал.

- А что случилось с иконой? - задал очередной вопрос Шувалов.

- Сначала я и не вспомнил про неё, если бы в доме нашли труп, следы всяко привели бы ко мне, так как многие знали что у меня был ключ, и видели меня в Борисовичах. Поэтому я ближайшей ночью раздобыл повозку, закатав тела Верки в старый ковёр, вывез её подальше на пустырь. Только после этого я вспомнил про икону. Поначалу я не хотел туда идти, но потом решился. Я считал что Савелий, убив Верку, забрал икону с собой, но когда я пришёл туда в очередной раз, то нашёл её в подвале, под мешками с картошкой. Я перепрятал икону и до поры до времени больше её не трогал. Когда тела Верки нашли, я очень боялся что где-то просчитался, но мне повезло.

- Началась война, немцы стремительно наступали.

- И всем было уже не до смерти какой-то там распутной девицы, - подытожил Зверев.

- Что случилось потом? Как икона попала к Фишеру? - спросил Шувалов.

- В июле сорок первого, в Печоры вошли немцы. Я был призван, но повоевать практически не успел. Мы попали в окружение, потом плен, и я угодил в Кресты. Там то я и познакомился с Фишером, -вистунов нервно поёжился и обратился к Звереву, - Васильевич, дай что ли закурить.

- Ты же у нас не куришь? - процедил Зверев, - сам же всем говорил, то и дело, что курить вредно.

- Дай Паша! Не в моем положении теперь молиться о здоровье. Суд, приговор, а потом стенка.

Был отчётливо видно как подрагивают его пухлые щёки.

- Будь моя воля я бы тебя, суку, прямо сейчас кончил! - Зверев демонстративно убрал, лежавшую возле него, пачку в карман и отвернулся.

Корнев махнул рукой и Славен тут же встал и протянул Свистунову портсигар и спички. Когда тот закурил, он продолжил рассказ:

- Страх Паша. Никто ещё не придумал от него противоядия. Многие спасаются водкой, кто-то курит мечтая успокоить нервы, наверное есть ещё что-то, я не знаю. Немцы уж больно хорошо всё это как-то объясняют, но сейчас не об этом. Итак, я угодил в Кресты, шансов выжить в этом жутком месте у меня практически не было.

- Коммунист, сотрудник НКВД…

- Заметьте, я сказал практически, но я выжил. Вы спросите как? Я отвечу. Я просто хотел жить.

Увидев как Зверев скомкал в кулак, ещё не погасшую папиросу, Свистунов стал говорить быстрее и громче, теперь он уже не казался таким невозмутимым и бесстрашным, как это было в начале допроса.

- Мой тёзка, Лёнька Камельков, рассказал вам про милость Фишера. Про это знали все заключённые, об этом говорилось, обсуждалось, но никто не агитировал и никто не призывал от неё отказаться. Когда нас выгнали на плац, и Фишер вальяжной походкой, и со своей едкой ухмылочкой, вышел к нам покрасоваться. Я огляделся по сторонам. Евреи, бывшие офицеры, не способные к работам старики и старухи, одним словом расходный материал я всё понял. Когда Фишер начал говорить, а по-русски он говорил без акцента, я услышев о лёгкой смерти выскочил и прокричал: Хочу, готов на всё чтобы умереть мгновенно! Я помню его улыбку, и его торжество, он спросил кто я, я ответил всё без утайки. Он спросил что-то ещё, я начал отвечать на вопросы, как я понимаю, большинство из тех, кому суждено было познать милость Фишера, были немногословны, они тряслись от страха и были скованы. Я же, несмотря на то, что сердце моё уже давным давно ушло в пятки, вёл себя раскованно и много говорил. Фишер был жестоким человеком, он был настоящим садистом, а у таких людей обычно не бывает друзей. Они очень одиноки, поэтому Фишеру постоянно был нужен собеседник. Знаете, говорят что приятным собеседником является не тот, кто умеет красиво говорить, а тот кто умеет слушать. Фишер был чертовски приятным собеседником, я же стал для него настоящей находкой. Я знаю вы все подшучивали надо мной, считая что я много болтаю и могу поддержать разговор и рассуждать на любую тему. Смейтесь же но знаете в тот, момент моё умение спасло мне жизнь. Фишер скучал, бесконечные опыты над людьми, издевательство над поверженным врагом, всё это было от элементарной скуки. Именно скука и заставляла его искать новые и новые развлечения. Когда вечером меня привели к нему в кабинет, он дал мне еды и самогона, очевидно для того чтобы развязать язык, но я не стал пить, а язык у меня всегда и без водки был хорошо подвешен. Сейчас я уже не помню о чём мы говорили с ним, но он меня слушал, я говорил и видел в его глазах интерес. Когда он задавал вопрос, я всегда давал ответ, ну а когда он стал хвастаться своими познаниями в искусстве, и завёл речь о своей коллекции, я вдруг вспомнил припрятанной иконе, я рассказал об её создателе, о том как многократно икону пытались похитить, какую чудотворную силу она имела. И он меня слушал. Этот изощрённый убийца и садист забыл обо всем, он спросил что стало с этой иконой, а я ответил - я готов вручить её вам, Херр Фишер за небольшую плату. Какую же плату ты хочешь? - спросил он. Безделицу для вас, но очень ценную для меня вещь - мою жизнь, - свистунов сунул папиросу в зубы, затянулся, он даже не заметил как она погасла. Снова чиркнув спичкой, он втянул дым, закашлялся и со слезами на глазах продолжил с надрывом:

- Этот мерзавец остудил мою праведную ярость холодным смехом. Он если захочет то, я и так отдам ему икону. У него имеются тысяча и один способ заставить меня говорить. И он может получить икону без каких бы то ни было условий. И тут я совершил пожалуй самый храбрый поступок за всю свою жизнь, я сказал я дам вам икону лишь в обмен на обещание сохранить мне жизнь. Он задумался и велел конвой меня увести. Меня отправили в барак. До конца ночи я трясся как заяц. Не знаю сумел ли я тронуть душу этого изувера. И на утро, когда нас всех вывели на плац, меня вытащили перед строем. Все, включая меня, знали, что сейчас будет. Когда Фишер подошёл, я был уверен что сейчас он ударит, и моё сердце остановится. Все застыли от ожидания и он прошептал, так чтобы лишь я один его услышал. Когда я коснусь твоей груди, ты почувствуешь боль, упади замертво, никто не должен понять что ты победил. Я был в замешательстве. В этот момент он ударил, я инстинктивно рухнул к его ногам, застыл и лишь спустя минуту или две понял, что я жив. Меня утащили за ноги и бросили в пустой барак, а вечером меня снова привели к нему. На следующий день мы выехали в город, я отдал ему икону, потом мы с ним часто беседовали по душам,. Говорили о творчестве, о живописи, о религии. Он получал мне какие-то дела, давал книги, читал их сам, и мы обсуждали прочитанное. Я всегда прятал свое лицо, боясь увидеть осуждение своих бывших товарищей по несчастью. Так я стал Тенью, потом мне было разрешено самостоятельно ходить по территории лагеря, потом, - Свистунов запнулся.