Алексадр Хан-Рязанский - Я связал себе жизнь, суровыми неласковыми нитками…

Камера представляла собой узкий прямоугольник, два на три метра, в правом углу находилось отхожее место, а слева, по всей стене, располагалась не пристёгнутая на день шконка, наличие механического запора говорило о том, что скорее всего, это была камера штрафного изолятора, где днём спать не разрешалось. Видно за неимением свободных одиночек, камера карцера временно была превращена в обыкновенную одиночку и шконка днём к стенам не пристёгивалась, и была всегда опущена. Стены были обильно облиты закостенелым цементным раствором непонятного серо-чёрного цвета, эта «шуба» видимо была придумана каким-то жутким извращенцем и наносилась специально, чтобы сидельцы не могли писать на стенах.

Дикий подошёл к решётке и попытался что-нибудь разглядеть, но окно со стороны улицы было забрано хитрым приспособлением, на тюремном сленге – «намордником». Это был железный квадрат, закреплённый по периметру окна, с наклонно приваренными широкими пластинами, которые не давали что-либо рассмотреть по ту сторону окна. Дикий устало присел на шконку. Немного побаливала спина и ныли бока, перед этим его основательно отходили дубинками два злобных тюремных вертухая, когда он не захотел отдавать притыренные в шов брюк, пять рублей. Но надо делиться, иначе разденут догола и обшмонают по полной, а он этого не хотел, у него в другом, в менее заметном месте, покоились искусно свёрнутые 25 рублей.

– Твою же мать, – громко в слух, зло выругался Дикий, – опять загремел на нары, да, когда же это прекратится? Во второй раз получил судимость по глупости, а теперь видимо и третья судимость скоро постучится в дверь! И это в 24-то года? С ума сойти!

В душе же Сашка себя не жалел, те два прошлых срока он заслужил за собственную неосмотрительность. Надо было тщательней выбирать себе друзей. Он всегда удивлялся людям, которые, как огня боялись тюрьмы. Да неприятно, да нервы на пределе, но это же не конец жизни и ведь тебе за содеянное ни в коем случае не грозит пожизненный срок или расстрел. Воров в СССР редко расстреливали, Уголовный Кодекс РСФСР был к ворам более лоялен, если ты конечно, своими действиями, не подрываешь экономику страны. Если сейчас, убив человека или даже двух, можно было запросто получить пожизненный срок, то тогда за кражу можно было получить лет десять, но такими дикими сроками крадунов редко крестили. В основном обходились трёшкой или пятёркой годков и отсидев положенный срок, вор с «чистой» совестью выходил на свободу и вновь принимался за старое. А он в своей жизни ничего больше не умел и ничему другому не был обучен, кроме как залезть в жирную квартиру, или тайно проникнуть в магазин, или ломануть гомонок с дензнаками у зазевавшегося прохожего.

Обычно, рядовых воришек, укравшего курицу, мешок картошки или взломавшего квартиру небогатого работяги в одиночку не помещали – ранжир не тот, но Дикий был необычным вором, деньги ему по большому счёту были не нужны, им двигал сумасшедший азарт и адреналин. В последнее время он несколько сменил масть и начал специализироваться на золоте и драгоценных камнях, а это уже компетенция КГБ и районному отделу МВД он был не по зубам. Такие скачки в СССР были довольно редки, власть на местах всеми силами старалась минимизировать утечку информации по таким преступлениям. Опера, работавшие на «земле» об этом знали и от греха подальше, боясь разглашения, подобных «золотарей» после задержания, всегда закрывали в одиночку. Но это не помогало, через час местный тюремный «телефон» разносил эту новость по всей тюрьме. Делалось это просто: по всем камерам СИЗО по одной из стен, были проложены толстые трубы центрального отопления, которые образовывали замкнутый контур. На лето воду их этих труб сливали и пустые трубы были отличным проводником звука, правда, недалеко – до соседней хаты, но слышимость была прекрасной. Если хотелось достучаться до дальней камеры, то к трубе плотно прилаживалась дном пустая алюминиевая кружка и в образовавшийся своеобразный телефон сиделец говорил о том, что донесение или, как здесь говорили «цинк» (сообщение) адресован определённой камере и так, по цепочке, минуя несколько десятков камер, этот «цинк» доходил до адресата. А перевернув кружку и прижав ухо к дну кружки, слушали ответ. Абы кому эту миссию исполнять не полагалось, для этого выделялись сидельцы с острым слухом и умеющие держать язык за зубами, утечка информации была полностью исключена, цинк передавался от камеры к камере, на короткое расстояние и невозможно было отследить конечный адресат. При передаче сообщения, один из сидельцев вставал плотно к двери и прикрывал телом смотровое очко, если в это время заглядывал продольный (коридорный) вертухай, он живо отвлекал его какой-нибудь пустяковой просьбой. Разговор мгновенно прекращался, но после непредвиденного «атаса», возобновлялся.

Начальник режима знал об этом, но ничего поделать не мог, не приставишь же к более чем сотне камер по дубаку из оперчасти. К тому же имена никогда вслух не произносились, только номер конечной камеры. Раньше практиковалась другая система передач этих сообщений – так называемые нитяные «кони», бралась любая старая одежда из шерсти, распускалась на нити и из него вили тонкие длинные верёвочки, но с появлением в СССР синтетических носков, надобность в шерстяных нитях отпала, так как нейлон был прочнее шерсти и был гораздо тоньше. Периодически администрация по режиму «отметала» коней, но они появлялись вновь и вновь. Синтетические носки не входили в перечень запрещённых вещей. Этими конями можно было передать «маляву» в любую камеру на любом этаже. Несколько сложнее было передавать малявы горизонтально в соседние камеры, находящиеся на одном этаже, кони ловились через решку вытянутой рукой с ложкой, передающий раскручивал коня с грузом по вертикали и в высшей амплитуде выпускал нить из рук, «конь» летел строго по горизонтали, соседи его ловили и затаскивали в хату. Малява ни в коем случае не должна попасть в руки администрации, это считалось «косяком» и за это строго спрашивали. При шухере конь быстро затаскивался обратно в камеру, а записка попросту проглатывалась. Так как времени на её уничтожение зачастую не было, у дверей при облаве, всегда наготове паслись вертухаи.

Вот и теперь, как только с лязгом закрылась дверь и вертухай «утеплил» (повернул) ключ в замке, по трубе раздались три звонких условных стука и через паузу ещё три. Дикий взял со стола кружку перевернул и приложил к трубе.

– Кто в стакане чалится, обзовись?

– Доброго дня сидельцы, я Дикий из Нерчинска, прибыл этапом несколько часов назад.

– Чем похвалишься? Кого знаешь, с кем чалился?

– Чалился на Узбуме в Ташкенте по малолетке в 1970 году, есть поднявшиеся на взросляк малолетки? Передай: «Сыр и масло – западло, колбаса на член похожа – сигареты "Прима" тоже, суп варили коммунисты, в чай нассали онанисты…» На той стороне трубы по-конски заржали!