Владимир Колычев - Восемь лет до весны

– Ты сбежала не от нас, а от Жарика.

– Ну да.

– И сейчас бегаешь от него. – Я щелкнул пальцами по ее шляпе.

– Нет, с ним я расплатилась.

– Чем?

Я представил, как Дуська опускается передо мной на колени, и меня бросило в озноб.

– Молчанием. Он же тебя тогда… А я никому ничего не сказала. Ты же не осуждаешь меня за это?

– А пришла чего?

– Ты же меня тогда, считай, спас. Жарик меня убить мог.

– Не стоит благодарностей, – сказал я, нижним умом думая об обратном.

– И еще ты к жизни меня вернул, заставил задуматься. – Дуська провела рукой по своему животу. – Нет, правда. Я с тех пор ни разу!.. – Она шлепнула себя пальцами по внешнему сгибу правой руки.

– Рад за тебя.

– Сама не верила, что смогу. Домой вернулась, рожать вот собралась.

– Если девочка будет, как назовешь? Можно Авдотьей или Анфисой. Предкам твоим понравится.

– Девочка будет. Катей назову. Незачем над ребенком издеваться.

– Как там Клава поживает? – спросил я.

– Ты знаешь? – встрепенулась Дуська. – Она вроде бы тебе не говорила.

– Догадался. Носы у вас одинаковые, а вот глаза разные.

Глаза у Клавы действительно не такие, как у сестры. Не та в них глубина, и яркость обычная, земная, в то время как у Дуськи она потусторонняя. Нечистая сила в них, тихая, но завораживающая. И рот у Клавы небольшой, аккуратный, а у Дуськи длинный. Но этот ее явный минус почему-то казался мне плюсом.

– Ты оставил бы Клавку в покое, – сказала она и положила руку мне на коленку.

– Не понял.

– Не морочь девчонке голову.

– Она сама напросилась.

– Парень ты красивый, сломаешь ей жизнь, – не унималась Дуська. – Мне тоже такой вот кавалер, как ты, ее изуродовал. Думала, нормальный, а он меня на иглу подсадил.

– Зря ты такое про меня говоришь.

– Ну, с тобой-то, может, и все в норме, а вот если братья твои насядут на девку, то не слезут с нее. Я сказала ей, чтобы она больше к вам не приходила, но коли вдруг что, ты не давай ее в обиду, ладно?

– Да и не собираюсь, – сказал я, глядя на руку, которая все еще покоилась у меня на коленке.

Красивая у Дуськи рука, кожа нежная, с матовым оттенком, узорные венки сквозь нее розовеют. Пальцы длинные, изящные, ногти ухоженные. Может, и на локтевых сгибах уже нет синяков от уколов. Если, конечно, она действительно завязала.

– И не надо.

Она повела рукой вверх по моей коленке, но тут же спохватилась, пугливо отдернула ее и стала подниматься, глядя куда-то в сторону от меня.

– Значит, насчет Клавы договорились? – осведомилась она.

– Уходишь? – с сожалением спросил я.

– Да. Вдруг твои появятся. Ты им скажи, чтобы меня не трогали, – проговорила Дуська и медленно направилась к тротуару.

Меня потянуло за ней. Внутри все кипело и булькало, но не мог же я сделать ей непристойное предложение. Во-первых, у нее пузо, а во-вторых, она уже вернулась к нормальной жизни.

– Ну, если не трудно, – добавила Дуська.

– А Жарику? Ему я так сказать не могу.

Я должен был разобраться с Жариком. Этого от меня ждала моя семья, но у меня практически не было никакой информации о нем. Приблатненный отморозок, две ходки за разбой, бандитствовал, приторговывал наркотой. Это и все, что я о нем знал. А где он обитает, не имел понятия. Может, Дуська прояснит.

– Зря ты его вспомнил. – Голос ее звякнул, как лопнувшая струна.

При этом она смотрела вправо, на дорогу.

Там-то по тротуару как раз торопливо спешил Жарик. Лицо багровое, взгляд в кучку, походка шаткая. То ли обдолбался, то ли на грудь крепко принял. Не исключено и то и другое.

Жарик шел не просто так, из пункта «А» в пункт «Б». Он пошатывался, смотрел по сторонам, искал кого-то взглядом.

Этот поганец увидел Дуську, оскалился, протянул к ней руку, ускорил шаг и заорал:

– Вот ты где!

– Да когда же он сдохнет? – простонала Дуська, поворачиваясь к нему спиной.

При этом она толкнула меня в плечо, давая понять, что я должен преградить Жарику путь. Но я и не собирался убегать от него. Ноги будто вросли в землю, тело окаменело.

– И ты здесь? – обрадовался пьяный отморозок, увидев меня.

Я все так же остолбенело смотрел на него, но инстинкт самосохранения все же прорезался сквозь ступор, который меня охватил. Рука потянулась в карман за ножом.

– Пошел вон отсюда! – заявил Жарик и махнул рукой, как веником.

Но я не сдвинулся с места, достал нож и выщелкнул лезвие.

– Ах ты, сучонок! – прорычал Жарик, остановился, сунул руку в задний карман джинсов и достал такой же кнопочник, как и у меня.

Это не дешевый кухонный нож, лезвие от ручки у него не отстанет, в живот войдет на всю глубину.

Я вспомнил, как Жарик убивал меня. Он не рисовался, не угрожал, просто взял и ударил. Этот гад и сейчас поступит точно так же, если я буду жевать сопли.

Страх продолжал держать меня за ноги, но рука все же пришла в движение. Я и сам не понял, как лезвие моего ножа разрезало рубаху, кожу, вспороло упругую плоть и вошло в живот Жарика. В глаза мне брызнула кровь, но меня это не остановило. Я выдернул нож из раны и тут же ударил снова.

Только профи может убить человека ножом с первого же удара. Если тыкать наобум, то одного раза будет недостаточно. Иногда и десяти бывает мало. Так говорил мне врач. Сейчас я просто вспомнил об этом. Поэтому бил и бил, в диком помешательстве ускорял движения. А Жарик стоял, опустив руки, и смотрел на меня выпученными глазами.

Я не хотел убивать Жарика. Мне нужно было просто свалить его на землю, чтобы он не смог ударить меня в ответ. Я что-то не очень хотел опять угодить в больницу, под нож хирурга.

Жарик дергался, старался поднять руку, в которой мертвой хваткой держал нож. Он пытался меня остановить, но каждый мой удар заставлял его отходить назад.

Жарик опустился на колени, затем протянул ко мне руки и рухнул на живот. Окровавленный нож оставался в моей руке. Я стоял и потрясенно смотрел на Жарика, который конвульсивно дергал ногой и двигал руками, пытаясь подняться. При этом я видел и самого себя. Как будто душа моя отделилась от тела и наблюдала за происходящим со стороны.

Наконец Жарик затих, раскинул руки, вытянул ноги.

– Ленька! – донеслось до меня.

Душа моя вернулась на место. Я обернулся и увидел маму, которая бежала ко мне, махая кухонным полотенцем.

А Дуську я не увидел. Не было ее, испарилась она, как моча с крышки унитаза, испугалась и дала деру, не дожидаясь исхода. Но разве я мог ее за это осуждать?

Отец не раз пугал нас переполненными камерами, и мы ему верили. Три раза он был под следствием, дважды уходил на этап, поэтому знал, что говорил.

Но мне повезло. В хате на десять мест было всего шесть юнцов. Один сидел на столе в позе пахана, выставив напоказ свои татуировки. Под ключицами розы, на плече тюльпан за решеткой и в колючей проволоке. Два глаза на груди, третий на лице, а четвертый – стекляшка.