Димитр Пеев - Джентльмен

– Хочешь сказать, что для нас разыграли спектакль? Мерси! Сначала попытайся ответить на такую реплику из зала: «Твоя версия построена на правиле „почерка преступника“, не так ли?» Мол, тот, кто действовал определенным способом, обязательно его повторит. Только ведь нет правил без исключений. Кто поручится, что наш случай – не исключение?

Бурский попытался было возразить, но полковник остановил его жестом.

– Потерпи! Этот твой гипотетический преступник, разве не обязан он был допустить, что как только мы обнаружим обман с первой открыткой, то наверняка поставим под сомнение и достоверность второй?

– Верно. Не будь первой, я бы не усомнился во второй.

– Вот так-то! И что из этого вытекает?

– Автор этих открыток, на мой взгляд, явно перестарался. Переборщил. Но вот почему?..

– Да, так почему? – торопил полковник.

– Не исключено, что просто по недомыслию, по собственной глупости. Вообще-то я избегаю оперировать версиями о глупом преступнике, слишком это опасно. Потому допускаю: трюк с открытками был кому-то необходим, чтобы оттянуть время, отдалить начало розыска. И следует признать, трюк удался, мы потеряли три с лишним недели. А сейчас, вполне возможно, трюкачу уже безразлично, если обман и раскроют. Ведь Кандиларов или в Турции, или… – Бурский развел руками.

– Что – или? Договаривайте.

– Не знаю. Но сложности предвижу немалые.

– Товарищ полковник, разрешите и мне, – попросил Шатев.

– Какие тут разрешения? Да мы все четверо только и ждем, когда нас посетит наконец умная, оригинальная мысль!

– В обеих открытках обращение к жене – «Милая Виргиния», – сказал Шатев. – А Кандиларова утверждает: иначе, как Джиной, муж ее не называл. Лично ее это больше всего и смутило. «Будто не он писал» – вот что она сказала. Давайте задумаемся. Может быть, муж хотел таким образом предостеречь свою жену, а?

– Вот это мысль! – воскликнул полковник Цветанов.

– Если судить по семантическому анализу… – начал было Бурский, но начальство его осадило:

– Не объясняй нам, пожалуйста, что такое семантика. Давай-ка послушаем капитана. Сдается, у него что-то дельное наклевывается.

– Я убежден, что это странное обращение – не случайность. Должно быть, в обоих случаях Кандиларов не смог прибегнуть к открытому тексту. Значит, нечто, – Шатев возвысил голос, – препятствовало ему изъясняться свободно. А может, некто?.. Тогда о каком препятствии конкретно может идти речь? О принуждении, например. Об угрозах. О насилии… И другая странность – подпись отправителя: «П. Христов».

– Что же здесь странного? – удивился полковник. – Любой болгарин в неофициальных письмах прибегает к краткой форме подписи.

– Но он всю жизнь подписывался не иначе, как Кандиларов! Хотя фамилия его и отдает церковным елеем, [1]раньше-то он ее не менял. Почему же теперь, в открытках, вместо Петко Кандиларова – какой-то П. Христов?

– Все-таки он из Турции пишет, – сказал Бурский. – Объявляет себя невозвращенцем.

– Ну и что? От турок он скрывается, что ли? – сказал полковник.

– А то, что «со вчерашнего дня» он в Стамбуле, но дату не уточняет, – гнул свое Бурский.

– Не хочет, чтобы установили, когда перешел границу.

– Намекает… да нет, прямо говорит: не намерен, мол, долго задерживаться в Турции, собирается в дальние края.

– Из Турции их обычно в Америку переправляют, а то и в Австралию, – проговорил полковник.

– Или, опять-таки, нас надувают. Вынуждают ничего не предпринимать, пока он не скроется черт знает куда, – продолжал размышлять Бурский. – Чтобы и не пытались разыскивать его в Турции.

– Что еще, капитан Шатев? – немного выждав, спросил Цветанов.

– Еще… Содержание стамбульской открытки кажется мне чересчур сухим. Все-таки любимая женщина, на двадцать пять лет моложе. Кандиларов порывает с ней, может быть, навсегда. А подпись – точно на пустяковой записочке: «Твой П.» Заметьте: в первой открытке все гораздо сердечнее: «Целую тебя. Твой Петко».

Шатев замолчал, и трудно было понять, исчерпал он аргументы или ждет поддержки своих коллег.

– Ну так вот, – сказал полковник, досадливо махнув рукой. Ничто меня не убеждает, что Кандиларов не пьет сейчас шербет на берегах Босфора. И если ни у кого нет более весомых аргументов, то мой вам совет, ребятки: распрощайтесь с пустыми домыслами. Пора передавать дело коллегам из госбезопасности. Оно их заинтересует гораздо больше, чем вас, да и возможностей у них побольше. Глядишь, узнают и где он обретается в Турции, и с кем снюхался, и что поделывает, и куда понесут его ветры эмиграции.

– Лично я не согласен, товарищ полковник, – заявил вдруг Бурский.

– С чем это не согласен? – поморщился полковник. – Что у госбезопасности больше возможностей?

Не очень-то он любил, когда ему перечили так решительно.

– Не согласен, что нужно у нас дело отнимать. Как бы не попасть впросак перед коллегами из госбезопасности.

– Не беспокойся за свою репутацию. Если кто и окажется в неловком положении, так только я… Приказываю: розыск прекратить. Пропавший человек найден. Или вам охота тянуть дело Кандиларова до тех пор, пока не выйдете на пенсию?

Возвращаясь к себе, молчали. Но в душе каждого бушевала буря, и, едва переступив порог кабинета, Шатев громыхнул:

– Ну подумай, что ж это!..

– Николай! – резко осек его Бурский и глазами показал на стажера.

Решением начальника он и сам был недоволен, но его спокойный, выдержанный характер исключал крайности, срывы, а тем более недостойные выражения. Просто в данном случае полковник был прав. Стамбульская открытка достаточно красноречива: в Болгарии следов исчезнувшего нет, так что…

– И я думаю, что Кандиларов все еще находится в Турции, – сказал стажер Тодорчев.

– Ишь ты каков! – Шатев нашел наконец, на ком выместить обиду. – Такой молоденький, а уж и подлиза, и карьерист. Знаю я эту породу, вечно на стороне начальничков.

Парень не испугался, не отступил:

– Разве у младших нет права на собственное мнение?

– Погляди-ка на этого собственника!

– Угомонись, Николай! – Бурский с улыбкой покачал головой. – Я тоже не исключаю, если можно так выразиться, «стамбульских возможностей».

– И ты, Брут!

– О, да ты, кажется, Цезарем себя возомнил? – Шуточный тон возымел действие, атмосфера разрядилась.

Однако общее недовольство непроясненной ситуацией так и осталось.

11 октября, пятница

Бурский был точен и исполнителен во всем, включая приход на работу. Даже незначительное опоздание он считал грубым нарушением дисциплины. Но и раньше положенного не являлся: считал это потерей личного времени. «Быть точным, появляться минута в минуту, – любил он говорить, – это, знаете ли, мастерство!» Сам будучи воплощением точности, Бурский в душе не одобрял полковника Цветанова, для которого понятия рабочего времени как бы и не существовало («Выдумка для чиновников!») – в том смысле, что признавал он только ранний приход на службу и поздний уход. Главным своим земным предназначением полковник почитал необходимость работать как вол – и тут он решительно расходился во мнениях со своею супругой. Но больше всех других страдала, конечно, его секретарша, которая, хоть и пыталась приноровиться к шефу, на работу приходила поздно, а с работы отпрашивалась рано (опять-таки, по критериям полковника).