Фридрих Незнанский - Расчет пулей

Турецкий взял протянутый картонный квадратик, тисненный золотом.

— Так… домашний… служебный. О! Банк «Эрмитаж». Какое совпадение! А я сказал, что в квартире у вас пол блестит, как в Эрмитаже. Кем же вы там работаете?

— Оператором.

Решительность еще раз сверкнула в ее глазах.

— Я сейчас накрою стол по случаю моего спасения. И жду вас. Сколько вам надо для беседы с другом?

Турецкий развел руками:

— Не знаю, честно говоря. А потом… удобно ли?

— А вы об этом думали там, в роще? Ну вот и я не стану думать. А буду ждать столько, сколько необходимо.

— Ну хорошо, — пробормотал Александр Борисович. Сомнения не покидали его. — Что-то я слышал о вашем банке…

— Об этом поговорим, — успокоила она его. — Если вам будет интересно. Однако сомневаюсь. Дела там плохи…

— Ладно! — согласился он.

— Жду! — отозвалась Нина.

Встречу с Арсением нельзя было назвать легкой. И Саша Турецкий мысленно к ней готовился. Приходили на память картинки далекого детства и юности. Помнилось, как в классе у них появился высоченный парень, который быстро сделался признанным лидером. Сашу Турецкого он едва отличал среди других. И если их отношения можно было назвать дружбой, как хотелось Саше, то лишь в том, что в шутливых ребячьих свалках Арсений валил его с большей яростью. Благодаря своему росту, он прекрасно играл в баскетбол и, еще не закончив десятилетки, имел первый юношеский разряд. Саша безо всяких спортивных секций делал по утрам километровые пробежки, махал гантелями. И сделался высоким и сильным незаметно для себя. Помнился, однако, эпизод, когда прыгнувший на него по старой привычке Арсений вдруг оробел, и Саша без труда свалил его. Это была победа.

Почему-то считалось, что они дружат. И Саша в этой дружбе играл роль ведомого. Арсений как бы считал себя по привычке самым главным и сильным, хотя давно перестал быть таковым, но крепко держался за этот имидж. И все время давал Сашке понять: знай сверчок свой шесток. Хотя все чаще получал щелчки по носу от «младшего по чину». Их дружба-соперничество перешла в новое качество, когда Арсений окончил общевойсковое училище, стал пехотным офицером.

Афган поставил точку на его карьере. Вместе с орденом Мужества он получил тяжелейшее ранение в позвоночник.

Лечение стоило больших денег. А их не было. Да и не в деньгах заключалась суть. Если бы сказали, что за две тысячи Арсений будет чувствовать себя лучше, чем за одну, Турецкий был убежден, средства бы нашлись. Но врач, с которым Турецкий беседовал, прямо сказал, что никакой надежды нет, будет только хуже. Тут от медицины ничего не зависит. И в скором времени Арсений с костылей пересел на инвалидную коляску. И последние пять лет больше не вставал. Все это время его навещал только Турецкий. Но делал это все реже и реже.

Когда он приходил, глаза Арсения загорались лихорадочным блеском, точно он хотел сказать: «Я еще всем вам покажу!» В разговорах язвил, подсмеивался, и от этого встречи оставляли тяжкое впечатление.

Турецкий не был у него полгода, когда позвонила мать Арсения и сказала, что сыну стало плохо. Александр Борисович готовился к худшему, но то, что он увидел, потрясло его.

В коляске сидел огромный костистый скелет. Ноги были неподвижны, длинные клешнятые руки казались немощными. Только глаза на высохшем стянутом лице смотрели живо и лихорадочно.

— Что, брат? Не ожидал? — произнес Арсений испытующе, выдавливая из себя веселость. — Ну я вам еще покажу!

Мать Арсения суетилась изо всех сил, подавала чай с пирожными. Арсений не пил, только пригубливал. Жена давно бросила его. Была одна приходящая Мавра. Турецкий подозревал, что у нее было другое имя. Но Арсений с каким-то неистовым удовольствием называл всех приходящих женщин Маврами. И ведь находились! Мало ли их, бесправных и бездомных, на Руси? Испокон веку бабы мучились. А теперь стало таких еще больше.

К столу Мавра не вышла, и Арсений пренебрежительно махнул рукой:

— Пусть будет там.

Турецкий хотел спросить о здоровье, чем помочь.

Но Арсений перебил:

— А-а… ерунда. Организм сам должен справиться. Если бы афганская пуля чиркнула на миллиметр влево, мне бы совсем не жить. А если тогда бы не ранило, то погиб бы сейчас в Чечне. Вся моя рота полегла при штурме Урус-Мартана. Видишь, меня никто не навещает, потому что никого не осталось. А я живу и радуюсь. Расскажи лучше о себе. Все там же работаешь? В прокуратуре?

По его тону можно было понять, что прокуратура самое недостойное, гиблое место на земле, откуда следует бежать как можно скорее. И только по недомыслию своему отдельные недотепы продолжают оставаться там.

Турецкий пожал плечами.

— Ловишь преступников? — продолжал бодро Арсений. — Не надоело?

Турецкий вздохнул:

— А что делать?

— Ты бы хороших ловил! — ответил Арсений. — И выставлял бы их напоказ: вот, мол, смотрите и учитесь. Гораздо больше было бы пользы.

— Думаю, что хорошие от такой показухи отказались бы.

Арсений лихорадочно забарабанил пальцами по подлокотнику. Любое несогласие приводило его в неистовство, но вид приятеля, который давил своим цветущим видом, заставлял Арсения сдерживаться.

— Ну, как живешь? — повторился он, лихорадочно блестя глазами. — Как Ирина?

— К родителям уехала. У нее же отпуск.

— Не ревнуешь ее больше?

Турецкий не сразу нашелся, что ответить.

Живо помнилось, как пять лет назад он получил подметное письмо с Ирининой работы, будто бы она сошлась с коллегой, профессором Гнесинского училища, и они запираются у него в классе после занятий… Письмо было злым и издевательским. Ирина плакала, Турецкий злился. Но отыскать подлеца-анонима так и не удалось.

Непонятно, откуда была известна та история Арсению.

— А это письмо моя Мавра сочиняла, — сказал вдруг Арсений, и глаза его ярче заблестели. — Не эта, а предыдущая. Черненькая смуглянка-молдаванка. С ней когда-то с самой учудили подобное, и она решила над тобой пошутить. Уж больно ты ей понравился.

— И ты об этом знал? — не веря своим ушам, спросил Турецкий, хотя уточнять это было совершенно не надо. — Как ты мог?

Он вспомнил, сколько слез и нервов стоил им с Ириной тот девятый вал, на котором они едва удержались. И как все просто разъяснилось. И хотя простота эта была ужасающей, Турецкий вдруг вместе с накатившей обидой почувствовал некоторое облегчение. Потом обида накатила вновь и уже не отпускала.

— Ты не придешь больше? — крикнул Арсений.

— Не знаю! — бросил Турецкий уходя.

Мать Арсения словно поджидала в передней и с готовностью открыла дверь. И в этом ее быстром движении Турецкому почудилась такая отчужденность этих людей, что он подивился своему долготерпению и подумал, что надо поскорее забыть дорогу в этот дом. Мать Арсения давно уже превратилась из пышущей здоровьем уверенной женщины в немощную старуху. Турецкий подумал, что они никого из прежних знакомых Арсения не видят в упор, что для нее и он и все остальные были такими же чужаками, как любой прохожий с улицы.