Владимир Власов - Медведь

Это было повеселее, чем на ринге: ни тебе судей, ни гонга, ни правил. Вот уже двое корчатся на заплеванном асфальте в собственной крови и блевотине. У них еще долго будет кружиться голова. А этот, с цепью, отлетел к стене и жалобно скулил. Ничего, заживут твои ребра – кости у молодых срастаются очень быстро. Через пару месяцев будешь, как новенький.

А парнишка, что так лихо крутил кастетом, от удара левой врезался головой в стену и теперь, как слепой котенок, полз на четвереньках куда-то в сторону.

И Коренастый тоже ошибся. Метил в голову, да только, вот, промахнулся. И когда, подавшись по инерции вперед, он раскрылся, Лозовский нанес ему три сокрушительных удара ниже пояса.

Коренастый завязался в узел и беззвучно разевал рот, словно выброшенная на берег рыба. Он качался, совершенно беспомощный, стараясь не упасть на асфальт, и пытался вздохнуть. Еще удар… Точка. Готов… Коренастый рухнул, как подкошенный, и не шевелился.

– Нокаут. Полная победа.

И тут на глаза ему попался чемодан. Хороший чемодан. Кожаный. Если он собирается ехать в Питер, то именно такой вот чемодан ему и нужен. А без чемодана – никуда. Без чемодана человек, как дерево – стоит на одном месте и только провожает взглядом проносящиеся мимо поезда.

Лозовский подошел к чемодану, поднял. Тяжелый. А ручка удобная, и к ней привязан ключик от замка. Дураки!.. Лозовский покосился на поверженных противников. Ну кто же ключ и замок держит рядом?!..

Петр повертел чемодан в руках. А почему бы… В конце концов, это можно расценивать как спортивный приз. По правилам, победитель получает все. На время его придется, конечно, спрятать. Мало ли… Вдруг эти желтопузые пожалуются.

Придет милиция: где чемодан? А я: «Какой чемодан? Не знаю никакого чемодана? Свидетели есть? Свидетелей нет! А эти пятеро напали на меня, хотели избить, да не получилось, не на того нарвались. Теперь вот клевещут, хотят отомстить…»

Нет улик – значит, нет и состава преступления. На нет и суда нет. А чемодан тяжелый. Интересно, что в нем? Лозовский покосился на ключик. И тут словно обожгло – Маринка! Она вот-вот выйдет из подъезда.

Петр заметался по дворику… Бочка! Он подскочил к ржавой бочке и забросил в нее чемодан. Вечером можно будет забрать.

А вот и Маринка… Вот и моя красавица, мое алиби… «Да, встретила его. Никакого чемодана у него не было. Валялись только эти хулиганы, и все.»

А через неделю он отправится в Питер. Продаст все барахло, что лежит в чемодане, и сразу махнет в северную столицу. Обживется, осмотрится на месте, работенку подыщет не пыльную, а потом и Маринку перетащит к себе. Как вовремя подкатили эти китайцы со своим чемоданом. Теперь у него есть деньги, есть с чего начать новую жизнь. О, какой она будет прекрасной, эта новая жизнь!..

– В Санкт-Петербурге Лозовский пошел в ювелиры. Быстро научился азам, а потом делал, говорят, неплохие золотые побрякушки. Данную полосу его жизни трудно проследить… – Потапчук хлопнул по папке рукой. – Женился, развелся – вот и все документы… Только слухи да косвенные улики, что ювелирное дело было для него прикрытием. На самом деле, дескать, он занимался совсем другими делами.

– Чем именно?

– Рэкетом.

Петр взял его в гараже. Просто зашел и закрыл на засов тяжелую, обшитую досками дверь. Баранов копошился у стеллажа – разматывал моток проволоки. Рядом с ним стояла бутылка коньяка.

Этот толстяк не успел оглянуться, как получил удар в солнечное сплетение. Пока он разевал рот, пытаясь глотнуть воздуха, Лозовский связал ему руки за спиной. Тонкую стальную проволоку он перекинул через крюк у потолка – один конец закрепил в тисках, а второй обмотал вокруг шеи Баранова. Теперь тот мог стоять только на цыпочках – в противном случае петля сдавливала горло.

– Я ведь предупреждал, хотел по-хорошему… – Тон Лозовского был полон безграничного терпения. – Но ты не прислушался к моим словам. Ты ничего не понимаешь.

– Ублюдок! Дерьмо!.. Ты ничего от меня не получишь! Ни копейки!

Лозовский холодно улыбнулся. Да, этот жук ничего не понимал. Он сверкал глазами и, наверное, прикидывал, как сейчас побежит в милицию и начнет строчить заявление. Дерьмо! Один из них точно дерьмо. Но Баранов имеет весьма превратное представление, кто именно. И это представление нужно уточнить. Только бы не переборщить. Плох тот пастух, что режет дойную корову.

И связи Баранова. Этот боров вхож к Остахину – председателю городского исполкома, первому человеку в Санкт-Петербурге. Седьмая вода на киселе, а все-таки родственники. Узы крови – самые прочные узы. Вот если бы через Баранова выйти на Остахина – познакомиться, подружиться, стать для Остахина нужным, полезным… Ах, какие тогда впереди откроются перспективы…

А Баранов смотрит с ненавистью.

– А ну, отвяжи меня, ублюдок! И тогда, может быть, останешься цел. А будешь упрямиться, залетишь на всю катушку. Лет семь я тебе гарантирую…

Ухмыляется… Висит с петлей на шее и ухмыляется. Что за дурак… Лозовский взял в руки бутылку с коньяком, принюхался, отхлебнул глоток. И выплюнул.

– Дрянь у тебя, а не коньяк. Зарабатываешь тысячи на подпольном пошиве одежды, а на коньяке экономишь. И машина у тебя старенькая… И куда ты деньги деваешь? Закапываешь, что ли?..

– Не твое дело, скотина!

Да. Этот стервец не понимает, как легко все это делается. Еще непуганый. Это исправимо. Опять ухмыляется. Совсем как те китайцы… Героя из себя строит. Не те, совсем не те фильмы крутят в кинотеатрах. Боец-одиночка, не идет ни на какие компромиссы, ловушка, смертельная опасность, но он смеется, а в самый последний момент поспевает помощь. Добро торжествует, враг в ужасе бежит… Да вот только кино и жизнь не имеют ничего общего. Никто не придет на помощь, и никто ничего не услышит – дверь хорошо изолирована. А он все ухмыляется. Ладно…

– Свинья!..

Лозовский надавил рукой на натянутую проволоку. Баранов захрипел, затанцевал на месте, вытянулся в струнку – петля врезалась в складки на его жирной шее.

– Кого это ты назвал свиньей? – мягко спросил Лозовский. – Я говорю с тобой вежливо, как человек, а ты хрипишь. Так кто из нас свинья?

Лицо Баранова налилось кровью.

– Я пришел к тебе, предложил помощь, защиту, содействие, а ты встретил меня грязной руганью… Так кто из нас свинья?

Баранов истошно завопил. Лозовский усилил нажим на проволоку. Крик захлебнулся.

– Вот и сейчас я продолжаю с тобой беседовать, хотя давно мог тебя прирезать, как ты того заслуживаешь… Я жду ответа. Кто из нас свинья?

Баранов что-то прохрипел, но ничего нельзя было разобрать. Лозовский отпустил проволоку.

– Ну?

– Я… Я свинья, – пробормотал Баранов. На лбу у него выступили мелкие капельки пота. С губ слетела поганая ухмылка. Глаза смотрели испуганно.