Юрай Ваг - Катастрофа на шоссе

В комнате инженера на письменном столе горела красная свеча.

– Прошу прощения, – извинился капитан Шимчик, – но нам опять придется побеспокоить вас. Возможно, это не был несчастный случай…

Ее руки, вздрогнув, поднялись и снова беспомощно опустились. Шимчик и Лазинский уже прошли в комнату, а женщина все стояла в дверях.

– Не понимаю, – прошептала она так тихо, что произнесенное можно было понять лишь по движению губ.

– Увы, но это так. Мы можем сесть?

Женщина кивнула. Они сели. Анна осталась стоять.

– Садитесь, пожалуйста, – попросил ее Лазинский. Казалось, она не слышит. Пальцы впились в ладони.

Помолчав, она спросила:

– А что… если не авария? Шимчик сказал:

– Еще не знаем, но, думаем, что вы поможете нам разобраться. Постараемся вас не задерживать долго.

Она снова кивнула.

– Попытайтесь вспомнить вчерашний день. Припомните все, что вам говорил брат. Как он себя вел.

– Я уже… Я вам уже все сказала, он пришел, и я ему…

– Будьте любезны, погромче, – попросил Лазинский и посмотрел на магнитофон. Лента бежала с кассеты на кассету.

Женщина вздохнула, в ее покорности было что-то детское: совсем как девочка, ей говорят «сделай» – и она послушно исполняет.

– Я ему говорила, что пришла открытка от жены. Его это как будто не удивило, он только спросил, нет ли дома пива. Я ответила, что нету и что открытка у него на столе, мы в это время находились в кухне. Брат сказал, не бойся – кажется, он спрашивал, не боюсь ли я, и я призналась, что да, действительно боюсь. Ее, невестки, – вы должны понять меня. Тогда Дежо улыбнулся и сказал, что до Вериного возвращения еще много воды утечет, я крикнула, что он бесчувственный. Он погладил меня по плечу и сказал, что идет на почту дать телеграмму, а если кто-нибудь зайдет и спросит его – ответить, что нету, мол, дома…

– Спросит? Он не упоминал, кто может его искать?

– Нет. Но до этого разговора интересовался, не спрашивал ли его кто-нибудь. Я сказала, что нет, по крайней мере после того, как вернулась с работы. Прошло всего полчаса.

– За это время никто не заходил и никто не звонил?

– Нет, и позже никто не звонил, и я была этим обстоятельством очень довольна. Дежо сказал, чтоб я к телефону не подходила.

Шимчик, насторожившись, спросил, случалось ли такое и прежде, чтоб Голиан не велел ей подходить к телефону.

– Нет, вчера в первый раз.

– Он объяснил вам причину?

– Нет.

– Он часто ходил на почту?

– Самое большее раз в неделю – за спортлото, а иногда еще реже, иногда билеты опускала я. И писем последнее время не отправлял, такого я не припомню, чтобы он писал какие-нибудь письма. Может быть, на работе – но этого я не знаю.

– А сам он письма получал?

– Пожалуй, нет, не от кого получать. Вернулся он по собственному желанию, но его отъезд был как клеймо, многие знакомые стали делать вид, что никогда с ним ничего общего не имели, не отвечали на его письма, боялись… Это было уже давно, – вздохнула она. – Потом он понял, перестал о себе напоминать…

– Куда он раньше клал корреспонденцию?

– Сюда, в стол, кажется, во второй ящик справа. Но потом все сжег, даже старые письма жены. Не любил воспоминаний, а она – она ему постоянно припоминала все, что было когда-то… Однажды он сказал, что уже переплыл реку, ту, которую можно переплыть лишь раз, что он – пловец, познавший оба берега.

– Это связано с его женой?

– Думаю, что… – Она колебалась. – Думаю, что нет, ему было очень плохо в Мюнхене. Брат мне никогда не рассказывал подробно, но я поняла, что он хочет все забыть…

Она вытерла глаза и, умолкнув, села на диванчик. Села робко, в уголок, и Шимчик понял: на этом диванчике спал Голиан. Капитан собрался спросить о Мюнхене, но Лазинский опередил его, попросив рассказать подробнее о годах эмиграции.

– Я уже говорила вам, – ответила женщина устало. – Он почти ничего не рассказывал.

– И о жене тоже?

– Нет, о жене иногда упоминал. Последний раз о том, как они разошлись, жаловался, что те несчастные несколько марок пособия, что им давали, Вера тратила на косметику, и он однажды, не выдержав, хлопнул дверью и ушел. Сегодня утром вдруг вспомнил и рассказал. Я принесла ему завтрак, но он не захотел есть.

– Как вы думаете, почему он вдруг вспомнил о ней?

– Сегодня? Не знаю, наверное, я слишком долго смотрела на открытку, лежащую на столе. Вот он и сказал, что Вера наверняка не вернется… Что, если б хотела, могла вернуться с ним вместе, но побоялась, потому что некий… погодите, вспомню, некий Баранок, или какая-то похожая фамилия, вербовал ее…

Шимчик посмотрел на Лазинского; тот сделал вид, что это имя ничего ему не говорит, а потом спросил:

– Какой Баранок? Кто это?

– Один из них, из тех, кто моего брата в Мюнхене… И еще сказал, что этот Баранок как бульдог: вцепится в человека – не оторвать.

– Не оторвать? – Лазинский насторожился. – Он сказал «вцепится» или «вцепился»?

– Нет, «вцепится».

– Вы хорошо помните?

– Да, – твердо сказала Голианова. – Я сегодняшний день буду помнить до самой смерти. Я… Я осталась совсем одна. Это тяжелее, чем когда Дежо был… Ведь та река, за которой он сейчас… Скажите, его убили?

– Почему вы думаете, что его убили?

– Вы сказали, что это не авария.

– Не совсем так, – уточнил Лазинский. – Возможно, что не авария…

Анна Голианова опустила голову, и Шимчик вспомнил свой прошлый визит, рыдания, слышные за дверью. «Когда мы уходили, она была не такой бледной, хотя, может быть, черное платье бледнит…»

– Еще несколько вопросов, – словно извинился он.

Женщина кивнула. В саду гомонили воробьи.

– Ваш брат был верующим?

Она как будто не слышала вопроса, он повторил.

– Когда-то, когда был мальчишкой, юношей. Позже нет.

– Католик?

– Лютеранин. Наш дед был фараром [3].

– А вы верующая? – Капитан взглянул на картины. Она перехватила его взгляд.

– Нет, они уже висели здесь, когда мы переехали. До этого мы жили в подвальном помещении на Кошицкой улице, из этой квартиры хозяева уезжали, Дежо вовремя узнал, и нам удалось получить ее… Тогда у нас еще не было никакой мебели, лишь этот диванчик… Он был доволен, что хоть на стенах что-то висит. А потом так все и осталось.

Она встала, увидев, как поднялся капитан Шимчик, вслед за ним медленно сдвинулся с места и Лазинский. Он попросил:

– Вы позволите осмотреть квартиру?

Женщина явно ждала этого вопроса и безучастно наблюдала, как чужие люди ворошат бумаги в письменном столе ее брата: там были книги, учебники, два густо исписанных блокнота, документы в деревянной шкатулке – результаты удачных технических опытов, паспорт, ордер на квартиру за подписью Саги; в нижних ящиках – чистая бумага, коробка неочиненных цветных карандашей, почти полная подшивка «Технической газеты», в большом конверте – воскресная «Праца» и венская «Фолькс-штимме», обе от первых чисел мая. Венскую газету Шимчик смотреть не стал: его знание немецкого оставляло желать много лучшего; внимание капитана привлекло объявление в «Праце»: «Требуется инженер-химик с многолетней практикой… Оплата по соглашению. Предложения посылать…»