Аркадий Адамов - Угол белой стены

Сергей срочно вызвал Москву. Гаранин был немало удивлен его вопросом.

— Ты что? — возмущенно ответил он. — Наших ребят не знаешь? Конечно, никто этого сказать не мог.

— Я так и думал, — ответил Сергей. — Но перестраховаться никогда не мешает. Будь здоров. И жду фотографию.

Потом Сергей позвонил уже по городскому телефону.

— Да, — ответили ему. — Вещи тут… Кажется, завтра утром…

И еще по одному адресу немедленно выехала оперативная группа.

Тем временем у Сергея состоялся срочный разговор с Волгоградом.

Подполковник Проворов заверил его:

— Будь спокоен. До вечера получишь. А вообще, скоро в Москве буду, увидимся. Я по тебе, чертяка, соскучился.

Еще через час из Москвы по фототелеграфу была получена требуемая фотография. Ее тут же размножили. К вечеру ее получили сотни работников милиции города. Никто из них уже не ушел отдыхать. Еще бы! В городе скрывается опасный преступник!

Участковые уполномоченные пошли по своим участкам. Вокзал, аэропорт, автостанция, рестораны, кафе, гостиницы были взяты под наблюдение. Фотографию увидели водители автобусов, троллейбусов, такси…

Город насторожился.

В это время из Волгограда была получена еще одна фотография.

Лобанов пришел в научно-технический отдел и выложил перед экспертом три фотографии.

— Вот, — сказал он, — глядите. Первая сделана в тридцать девятом году, в колонии. Вторая — в пятьдесят девятом, в Волгограде, третья — год назад, в Москве. Вопрос такой: один человек изображен на всех трех или нет?

А в это время в кабинете у Сергея сидел невысокий человек в потертом пальто, с усталым лицом и перепачканными маслом руками.

— …Замучила, проклятая, — говорил он, смущенно косясь на свои руки. — Просто никакой инициативы ездить на ней нет.

— Ничего, Федор Михайлович, — весело ответил Сергей. — Будем за вас ходатайствовать. Значит, первый раз, говорите, вы его везли на аэродром? Это недели три тому назад было?

— Точно…

— И где посадили?

— На Орловской. Засел еще там, помню, на своем гробе. Чуть к самолету не опоздали. А недавно вот снова ко мне сел. Как раз с этим парнем, — он кивнул на лежащую перед ним фотографию Алека.

— Когда же это было? Где?

— Когда? Да в прошлый понедельник. Вечером уже. Я, помню, у гостиницы стоял. Гляжу, он выходит. Чуть не бегом, понимаете. «Ну, — думаю, — сейчас возьмет». Мне б как раз последнюю ездку сделать и в гараж. Так нет. Не взял. Пехом попер. Ну, я постоял еще маленько и двинул себе. А квартала через два он мне и замахал. Уже, значит, с этим парнем встретился…

«Прошлый понедельник, вечер, — отметил про себя Сергей. — И в тот же вечер в гостинице… А ведь он будет отрицать, что был в тот вечер в гостинице. Обязательно. Но теперь — шалишь: живой свидетель есть…»

— …На подозрение он меня в тот раз навел, — закончил шофер.

— Это почему же?

— Да не пойму, кто такой. Пиджак не пиджак, шляпа не шляпа. А так, что-то смутное. Опять же, чегой-то беспокойный он был. До адреса не доехали, раньше сошли. И за угол свернули. Ну, я свой гроб, значит, маленько двинул и вижу: они во двор входят.

— Это где же было?

Шофер уверенно назвал адрес.

«К Тамаре ехали», — подумал Сергей.

Потом неожиданно позвонил Дмитрий Петрович Колосков. Смущаясь, сказал:

— Ради бога, извините… Но… я, знаете, уезжаю. И хотел… так сказать, проститься. И покорнейше поблагодарить… Номер нам дали чудесный.

— Ну что вы, Дмитрий Петрович! Это мы вас должны…

— Нет, лет!.. — живо перебил Колосков. — Как можно! Мы с товарищем Дубко просто обязанными себя посчитали. И чем могли, так сказать… Он, кстати, тоже уезжает. И тоже хотел некоторым образом… поблагодарить… Да и вот еще… Может быть, соблаговолите мой телефон в Москве записать? На всякий случай, знаете…

Поздно вечером экспертиза дала заключение: на всех трех фотографиях был изображен один и тот же человек — Прохоров.

— Что и требовалось доказать, — удовлетворенно констатировал Лобанов. — Вышли мы, значит, точно.

В первом часу ночи поступило сообщение: задержан пришедший домой Звонков. Сопротивление не оказал. У него обнаружена большая доза снотворного. Смертельная доза! К тому времени Жаткин уже достал образец его почерка, и было установлено, что письмо Семенову написано Звонковым.

Вообще факты сейчас шли в руки один за другим. Так всегда бывает в сложном деле. Сначала все неясно и пусто, и каждую ниточку приходится добывать со страшным трудом, и она, эта ниточка, поминутно рвется или уводит в сторону. А перед глазами, стоит горе, причиненное людям, и требует возмездия, и торопит. Вот тогда надо зажать в кулак нервы, не суетиться, не увлекаться и не отчаиваться, а возвращаться назад и снова искать. Это самое трудное. Но зато потом, когда вышли наконец на правильный путь, факты идут к тебе вроде бы сами и на первый взгляд кажется: ну, что стоило обнаружить их раньше, ведь так ясно, где они лежали. К концу появляется радостное ощущение верности найденного пути, которое приходит, как награда, сменяя изматывающий, тревожный поиск и непрестанное ожидание промаха и ошибки.

Итак, в первом часу ночи был задержан Звонков.

Звонкова допрашивал Лобанов.

Озлобленный, взвинченный, вконец растерявший свою обычную сонную меланхоличность, Звонков отказывался отвечать на самые, казалось бы, безобидные вопросы.

— Ваша фамилия, имя, отчество? Будете вы говорить в конце концов или нет? — нетерпеливо спрашивал его Лобанов, которого все больше злило глупое упрямство арестованного.

— Не желаю…

— Звонков ваша фамилия, ясно вам?

— Не желаю… — хмуро продолжал бубнить тот.

— Ну хорошо. Фамилию свою и имя можете не называть. И место работы тоже, кстати. Все это известно. И многое другое тоже. Но вот откуда у вас этот порошок, кто вам его дал сказать придется.

— Не желаю…

Лобанов испытующе посмотрел в хмурое небритое лицо.

— Ну что ж, — медленно произнес он, — тогда я вам скажу. Вы боитесь. Боитесь назвать… Прохорова… Так?

Звонков, опустив голову, молчал.

— И боитесь сказать, для чего он вам дал этот порошок, — продолжал с нарастающим раздражением Лобанов. — Тем хуже, Звонков. Тем хуже для вас же.

— Хуже уж некуда… — пробормотал тот, не поднимая головы.

— Что ж, оставим это пока. Скажите, где сейчас Прохоров?

Звонков молча пожал плечами.

— Тоже не желаете говорить?

Звонков неожиданно поднял на него глаза, водянистые, тоскливые, измученные глаза совсем старого человека.

— По мне бы, уважаемый… и вовсе его не было, — медленно произнес он, вздохнув. — Несусветные дела творить заставлял. Несусветные. Я-то что. — Он вяло махнул рукой. — Молодых заставлял. Молодым жизнь укорачивал.

— Укорачивал? — с угрозой переспросил Лобанов. — А может, кого и вовсе прикончить хотел? Чужими руками на этот раз, а, Звонков?