Вячеслав Денисов - Грабеж – дело тонкое

– Ущерб мне возмещен! – орал Миша, очевидно полагая, что, кроме него, в зале суда еще масса глухих. – Я претензий к этому человеку не имею! Да и как иметь, если это не он?!

– Вы же говорили, что не видели напавшего? – бросил, не подумав, Павел Максимович. – Почему же уверены, что это не он?

– Ваша Честь, – по старинке обратился к судье адвокат Андрушевича – теперь в ходу «Уважаемый Суд», – вы придерживаетесь обвинительного уклона. Потерпевший достаточно ясно выразил свои мысли – он уверен в том, что подсудимый не нападал на него в ночь на двадцать восьмое декабря две тысячи второго года.

– Вы в другом месте замечания будете делать, – заметил Левенец. – Еще один подобный выпад, и я наложу на вас административное взыскание.

Посмотрев на притихшего мэтра, Левенец лег грудью на стол и дополнительно пояснил:

– За неуважение к суду. А если вы не понимаете, что я делаю, то я поясню. Хотя в этом плане утруждаться и не должен. Я пытаюсь выяснить, почему на следствии и в первом процессе потерпевший признавал вещь, обнаруженную в квартире подсудимого как свою, а сейчас – нет. Мне очень хочется знать, давал потерпевший ложные показания на первом процессе, будучи предупрежден об уголовной ответственности за это, или просто ошибался.

– Он ошибался, – поспешил вставить защитник Миши. – Уже после первого процесса он говорил мне, что очень переживает по этому поводу, и в связи с этим у него даже усилились головные боли.

Через полчаса Левенец закончил судебное заседание и объявил перерыв до следующего понедельника. Все получилось так, как говорил Струге.

Антон сам не понимал, почему он так увлекся этим делом. Его всегда притягивала к себе загадка, царящая в том или ином деле. Почти всегда он останавливал себя, понимая, что не имеет права вмешиваться в ход предварительного следствия, превышать свои полномочия в следствии судебном. Однако случай с Решетухой выпадал из категории дел, интересоваться которыми больше, чем того требует от него закон, он не мог. С одной стороны, негоже судье проявлять инициативу вне зала судебного заседания, с другой стороны, он чувствовал, что обязан помочь молодому судье. На данный момент Антон выяснил для себя два важных момента. Первый: Андрушевич не имеет никакого отношения к декабрьскому разбою в отношении Решетухи. Второй: разбой Решетухи – четкое воспроизведение предшествующих этому четырнадцати эпизодов в городе. Кто-то неугомонный и неустановленный разбивал горожанам головы и спокойно изымал из их жилищ самое дорогое. Кстати, насчет самого дорогого...

Вынув телефон, Антон набрал номер Пащенко.

Тот был на месте и в момент, когда снимал с телефона трубку, орал на кого-то в своем кабинете: «А если не можешь работать, пиши заявление и убирайся к... Подожди, пожалуйста, одну минутку...»

– Слушаю!

– Ты что так кричишь, прокурор? – удивился, зная спокойный нрав Вадима, Струге.

– Подожди, Антон... – Пащенко снова отстранился от трубки. – «Иди, работай...» – Трудится у меня тут один... следователь. Достал меня... Говори, пока я зол. Когда зол, я всегда правдив.

– Ты сделал, что я просил?

– По разбоям? Да, Антон, нет проблем. Ты просил установить общий признак людей, на квартиры которых было совершено нападение. Так вот, все они имели на руках крупные суммы денег. Кто-то продал квартиру, да не успел вложить средства во что-то иное, кто-то собирался купить машину, кто-то только что получил взыскиваемые суммы по исполнительному листу.

– Это единственный признак, который объединяет всех? – уточнил Струге.

– Да. Еще раз повторяю – все потерпевшие за день, за два, максимум – за три до происшествия получали на руки и хранили дома крупные суммы. Если хочешь, передам тебе бумажку со всеми данными.

– Пока не нужно. – Попрощавшись, Антон отключил связь.

Дойдя до дома, в котором проживал Миша Решетуха, он застегнул до горла замок легкой куртки, скрыв таким образом воротник белой рубашки и галстук, и шагнул в подъезд. Первый человек, с которым Струге хотел побеседовать, был Геннадий Олегович Попелков, сосед Решетухи. Беспокоиться относительно того, что его узнают, Антон Павлович не мог. С кем бы он ни разговаривал в этом доме, тот не признает его впоследствии в коридорах суда либо на процессе. Но даже если и узнает, то не придаст этому значения. К делу Андрушевича судья не имел никакого отношения.

– Да что я могу сказать? – совсем как Юшкин почесал затылок Гена Попелков. – Фанатиком спорта был Миша.

– Почему – «был»? – поинтересовался Антон, осторожно опуская портфель в коридоре попелковской квартиры.

– Потому как уехал он. Вчера ночью. Собрал манатки и уехал.

– «Манатки» – это сумка с вещами?

– Ничего подобного. Это шифоньер, телевизор и остальной скарб.

– А вы сами видели, как Решетуха переезжал?

– Он ночью уехал, я только сверху видел, как в грузовик барахло сгружается.

«Очень интересно...»

– Что еще сказать? – Попелков вперил взгляд в давно не крашенный потолок. – Вы вообще интересуетесь или в частности?

– В частности той ночью, когда Решетухе ударили в голову. Нам, розыскникам, не все понятно в этом происшествии. Вы говорили следователю, что видели человека у дверей Мишиной квартиры. Тогда вас об этом никто не спросил, а вот мне сейчас интересно, зачем вы стояли у «глазка» своей квартиры в три часа ночи. Насколько мне известно, в это время люди обычно спят, а не дежурят под дверью.

– А вы кто, собственно, будете, гражданин начальник? – зримо заволновался Попелков.

– Я из поколения тех следователей, которые тридцать лет назад привлекали вас к уголовной ответственности за незаконную разгрузку вагонов на ходу поезда. – Лучшего «на ходу движения разговора» Струге придумать не мог. – Может, будет лучше, если я вас сейчас к себе в кабинет ГУВД доставлю да продолжим разговор там? Чтобы с вашей стороны поменьше вопросов было?

Попелков понял, что в своей подозрительности перестарался. Его до сих пор тошнило от запахов заваренного чая, пыльных стен и слежавшейся бумаги – запаха всех без исключения следственных кабинетов. В женских следственных кабинетах к перечисленным запахам добавляется еще легкий аромат духов, который потом преследует обвиняемого весь срок.

– Итак, дядя Гена, гроза всей Западно-Сибирской железной дороги, какого ляда ты чалился у дверей своей квартиры в три часа ночи, двадцать восьмого декабря, когда все законопослушные граждане пропитывают слюнями подушки?

Услышав родную речь, Попелков, «гроза железной дороги», вновь стал на рельсы понимания и объяснил нудному «следователю в третьем поколении», что в ту ночь Миша особенно рьяно бесновался по поводу проигрыша сборной России финнам.