Вячеслав Денисов - Грабеж – дело тонкое

– Не было на Решетуху никакого нападения, – громко заявил Струге. – Это я знал с самого начала. Имитация под серию разбойных нападений! Но зачем это нужно Решетухе? Налоги? Льготы? Глупость какая...

– Ты хочешь сказать, – скептически заявил Земцов, – что Решетуха дал добровольное согласие на то, чтобы его шарахнули по голове ради льгот по продажам?

– А вы видели его шрам на голове? – вмешался я. – Он не так уж впечатляющ. Тонкая, давно зажившая ниточка на лбу, рядом с правым виском.

Струге тут же встрял в разговор и авторитетно заявил о том, что он, как бывший боксер, очень хорошо знаком с последствиями удара скользом о череп.

– Срывается кожа, но от этого не только потерять сознание нельзя, но и пошатнуться. Никакого сотрясения, одно лишь потрясение. Да и то если вида крови боишься, потому что ее выльется – море! Ущерба здоровью – ноль, тем более если речь о таком амбале, как Решетуха. Однако сотрясение мозга – это, пожалуй, единственный диагноз, который можно сымитировать перед медиками без опаски быть уличенным. Голова кружится, глаза болят и на свет смотреть больно, тошнота и рвота, холод в конечностях... Назови все это вслух, и тебе тут же выпишут больничный по факту черепно-мозговой травмы. Короче, это имитация от начала до конца. Инсценировка разбоя под серию аналогичных эпизодов. Где Решетуха? Его пора привлекать к ответственности за заведомо ложный донос.

– Решетуха исчез, – неожиданно для всех бросил Земцов. – Его нет нигде. Ни на рынках, ни в новой квартире, ни в старой квартире, ни в киоске. В этом-то вся проблема. Зачем Мише исчезать, если дело прошло так успешно? Что у него не получилось?

Струге встал, поставил на стол кружку с чаем и подошел к окну. Я заметил, как он осунулся за последние дни, и чувствовал себя виновным перед ним. Никому не нужно объяснять, что по делу находятся в этом кабинете лишь Пащенко и Земцов. Первому нужно прояснить ситуацию для своих следаков по делам о контрабанде животных, а второму найти дерзких мерзавцев, вычищающих квартиры терновцев. Струге же здесь лишь по причине того, что он не хочет бросать меня в беде. Дураку понятно, что это дело для меня, после неудавшейся попытки «запоганить» меня с «заведомо неправосудным приговором» – ключевое. Кто-то могущественный хочет поставить точку на моей со Струге дружбе и достать Антона Павловича моим уничтожением. Не разведи и не рассуди я дело Решетухи до конца, у Лукина появится потрясающая возможность объявить меня лохом, не разбирающимся ни в отправлении правосудия, ни в уголовном праве. Меня убирают со сцены. Урок другим, чтобы не входили в тесный контакт со Струге, и конец моей карьере. И я благодарен Струге, что он по-прежнему рядом со мной. Ошибись я хоть раз – и я на заседании квалификационной коллегии судей, решающей вопрос о соответствии меня занимаемой должности. Я знаю, что там все решится быстро. Я буду молчать, потому что глубоко убежден в том, что тот, кто осознает свою невиновность, никогда не унизится до оправданий.

Пока Струге курил, выдувая дым в открытую форточку, Пащенко рассказал нам с Земцовым, что общего между всеми теми, кому выпала прискорбная роль побывать на месте потерпевших по всем эпизодам разбоя с применением веснушчатого милиционера. Оказывается, и это было для меня настоящим шоком, что все эти люди за несколько дней до нападения попадали в поле зрения одного-единственного человека – адвоката Игоря Олеговича Савойского, у которого в нотариате, где оформлялись сделки, работает бывшая жена! Когда я говорю, что это известие было для меня настоящим шоком, я не лукавлю, потому что...

– Адвокатом Кантикова был Савойский...

Струге повернулся ко мне так резко, что я выронил авторучку.

– Что ты сказал?!

– Помните, на стадионе, я сказал вам с Максом, что адвокатом Кантикова был какой-то тип со странной фамилией, похожей на авторитетное погоняло? Не то Ереванский, не то Кемеровский... Я тогда забыл. А сейчас, когда Вадим назвал фамилию, я с уверенностью говорю, что адвокатом Кантикова был Савойский. Прилизанный персонаж, одетый, как Марлон Брандо в фильме «Крестный отец». Я тогда еще подумал – зачем этому фраеру в костюме от Армани защищать от «хулиганки» плюгавого неплатежеспособного бродягу... Господи, да мою правоту легко проверить, заглянув в постановление об аресте! Что вы на меня уставились, как на слабоумного?!

Струге стоял у окна с открытым ртом, Пащенко и Земцов замерли в неестественных позах. Земцов секунду назад, разговаривая с прокурором, размахивал руками, и теперь он молча сидел, сжимая в объятиях невидимый взгляду окружающих арбуз...

– Твою мать... – первая реакция Пащенко на мои слова.

Первым пришел в себя Струге.

– Я Левенцу верю. Он в костюмах толк знает. – Дошагав от окна до моего стола, он опустился на стул. – Это что у нас, господа волки, получается?.. Паршивая овца по фамилии Савойский имела доступ к конфиденциальной информации в нотариате, и теперь можно совершенно спокойно утверждать, что этой информацией она воспользовалась. Это, во-первых. Он же – я продолжаю говорить о Савойском – организовал переезд Юшкиных в квартиру пока неизвестного нам Сутягина, где жил Решетуха, а самого Сутягина переселил в свою квартиру. Это, во-вторых. Из этого следует, что фамилии Савойского и Решетухи некоторым образом уже однажды пересеклись. И, наконец, третье. Едва Кантиков попадает в заваруху, он тут же выступает в качестве его защитника. Если учесть из ранее услышанного, что Кантиков имел очень близкое сношение с интересующим нас Решетухой, то... То получается замкнутый круг, господа волки. Получается, что Решетуха, Кантиков и Савойский крутятся по одной орбите. Я тут упомянул одну фамилию, которая вызывает вопросы... Кто такой Сутягин?

Земцов не заставил себя ждать и поведал короткую историю своей беседы с новосибирским бизнесменом.

– Кажется, он имеет большой зуб на Мишу, – пояснил он. – Признаться честно, после всего случившегося я тоже имел бы зуб, окажись на месте Сутягина. Кстати, он подтверждает твою версию, Антон, об инсценировке.

– Дела... – то ли вдохнул, то ли выдохнул прокурор. – Паша, у тебя кипятку в чайнике не осталось?

Кипятку в чайнике, на самом деле, не осталось.

– Я пойду схожу за минералкой, – сказал Пащенко и вышел из кабинета.

– Земцов, – позвал опера Антон Павлович, – назови мой домашний номер телефона.

Похлопав глазами, старый опер полез в карман то ли за записной книжкой, то ли за мобильником, в памяти которого была телефонная база.

– Нет-нет, – остановил его Струге. – По памяти.

Земцов принял это за издевательство и раздраженно задвигал усами.

– Ну, не помню, и что с того? Память у меня хреновая? Может быть. Годы идут, а телефонов в голове накапливается все больше и больше. Чего хотел-то, Антон Павлович?