Сергей Донской - Дикий фраер

Фонарные столбы давно превратились в бесполезный антураж, так что свет из них можно было высечь разве что собственным лбом – в виде россыпи искр из глаз. Во дворе выделялись яркими прямоугольниками лишь окна домов, но дождливая мгла поглощала их скудный свет задолго до того, как он успевал достичь земли, поэтому обнаружить засаду мог только любитель обстоятельных ночных прогулок. Таких в округе давным-давно не наблюдалось.

О том, что в ночи отваживаются бродить какие-то живые люди, говорил лишь далекий истеричный смех, от которого за версту несло анашой.

«Тойота» безмолвствовала, даже приглушенная музыка не доносилась из нее наружу. Самое комфортабельное место переднего пассажира занимал сухощавый мужчина с обритым наголо черепом, отчего его уши казались раскинутыми на манер крыльев летучей мыши. Живости его глаз позавидовал бы разве что покойник, а тонкогубый рот мужчины напоминал шрам, оставленный острой бритвой. И все же это был именно рот, настоящий же шрам пересекал его левую щеку от уголка глаза до середины скулы.

Розовый рубец привычно дернулся, когда мужчина приоткрыл рот на ширину щели почтового ящика и негромко сказал:

– Монгол! Корявый! Жмите в подъезд, продыбайте там обстановку. Что-то надолго запропал корешок наш ненаглядный. Не нравится мне это.

– Так «волжана» его до сих пор на месте, Стингер, – строптиво заметил узкоглазый крепыш неопределенного возраста, которому явно не климатило выбираться из теплого салона в промозглую темень. – Не пешком же он попрет с такими бабками через весь город?

Тот, кого он назвал Стингером, сказал, не повысив голос и не повернув бритую голову назад:

– Ты, оказывается, думать любишь, Монгол? Так из тебя запросто премудрый японец может получиться. Укоротить на голову – и готово. Будешь японским всадником без головы. Хочешь? – Ответом Стингеру было молчание, и он повторил, резко ожесточив голос: – Я спрашиваю: хочешь?

– Ладно, проехали, – пробормотал Монгол.

– Проехали, – кивнул Стингер с легким разочарованием в голосе. – Как новичка, на первый раз прощаю. Второго раза не будет, Монгол. Заруби это на своем курносом носу, пока он у тебя имеется. Здесь банкую я, остальные суетятся. А любителям побакланить давно куранты поставлены на сто первом километре.

Корявый в этом никогда не сомневался, поэтому окончания диалога дожидался снаружи, прикрывая шею от мелких дождевых капель поднятым воротником. Монгол, присоединившийся к нему, хотел выругаться по поводу ненастья, но прикусил язык, опасаясь, что его метеорологическая сводка будет истолкована превратно.

– Действуйте по обстановке, – напутствовал бойцов Стингер, по-прежнему глядя в темноту перед собой. От этого создавалось впечатление, что он там видит нечто такое, что недоступно глазам простых смертных.

Когда обе мужские фигуры пошлепали по лужам в направлении дома, он снова застыл в мрачном ожидании, которое хорошо знакомо лысоголовым грифам, способным часами караулить жертву.

Лехмана, к примеру, пасли несколько месяцев. Менялись названия и адреса фирм, мелькали и исчезали различные суммы на счетах, но Стингер был терпелив и целенаправлен, как та самая портативная ракета, в честь которой он получил свою взрывоопасную кличку. Не к стрельбе по воробьям он изготовился, потому и не спешил, ждал своего часа.

Его небольшая банда состояла в основном из остатков бригады, которая когда-то входила в состав Золотой Орды – под этим названием проходила в милицейских сводках группировка покойного Хана. После гибели вожака Стингер больше ни под кем не ходил, сам принимал решения, сам казнил и миловал, а что касаемо приобретенной репутации полнейшего беспредельщика и отморозка, то здесь имелись свои плюсы. Теперь можно было ни с кем не делиться, ни на кого не оглядываться. Срок жизни от такой эгоистической позиции, конечно, не увеличивался, но и «семейные» бригадиры, верой и правдой служившие своим «папам», тоже никогда не доживали до старости, так что Стингер не видел резона в том, чтобы сдохнуть чьим-то наемником, а не вольной птицей. Общак – это, конечно, хорошо, но черпаешь из общего котла всегда меньше, чем вносишь, а пустеет он быстрее, чем успеваешь насытиться.

Обособившись, банда Стингера некоторое время промышляла налетами на квартиры безответных рыночных барыг, которых вычисляли по стоимости их товара, прикинутой на глаз. Шмотки брали разве что для личного пользования, предпочитали выбивать из жертв припрятанные деньги и рыжье, да так рьяно, что если бы всех замученных и убиенных воскресить и выстроить в шеренгу, то пришлось бы Стингеру не один десяток метров отшагать, опознавая тех, кого он отправил на тот свет.

Бандиты не щадили ни старых, ни малых, они не оставляли в свидетелях даже выживших из ума стариков, даже бессмысленно агукающих грудных младенцев. Специфика надомной работы требовала соответствующей экипировки: темная одежда, шапочки-чеченки с прорезями для глаз и рта, транковые рации «мечта террориста», безотказные «макары» и «стечкины» с самопальными глушителями, набор хирургических инструментов и наручники для загородных прогулок с самыми несговорчивыми. Жили налетчики порознь, а собирались вместе на окраине, на территории заброшенной овощной базы, превратившейся за годы смутного времени в настоящие катакомбы.

Однажды Стингер привез туда двух десятилетних светлоголовых, как подсолнухи, сестричек-близняшек, на которых положил глаз во время очередного налета. На их беду, он, имея за плечами не только две ходки, но и высшее гуманитарное образование, в периоды безделья любил читать и неожиданно для себя пристрастился к нацистской романтике, благо в России литература подобного рода тиражировалась исправно. Стингер изучил дневники Бормана, записки Гиммлера, ознакомился с десятком биографий Гитлера, но настоящий переворот в его сознании произвели мемуары рядового надзирателя Освенцима, который с притворным сожалением описывал ужасы концентрационного лагеря.

Два эпизода из книги особенно заинтриговали Стингера. Во-первых, он вычитал, что молоденькие еврейки во время повешения испытывали свой первый оргазм, проходивший у некоторых так бурно, что эсэсовцы вынимали их из петли, наперебой имели, а потом уж доводили казнь до конца. Во-вторых, Стингера поразило, что кожу, из которой потом изготавливались всякие сувениры типа портмоне, сдирали с людей заживо, потому что только так ее можно было сохранить целой.

В общем, купился он на эту туфту, как последний лох купился. На самом деле та девчушка, которую он удавил куском проволоки, попросту обделалась, а со спины второй удалось снять такой жалкий лоскут, что его и на ремешок для часов едва-едва хватило. Зато визжала малолетка так, что у Стингера потом в ушах целый день звенело.