Сергей Донской - Дикий фраер

– Доволен я буду, когда засажу тебе по самые гланды, – хмуро ответил Корявый и, прежде чем повернуться к пленнице спиной, чтобы начать спуск, предупредил:

– Вздумаешь дурить – свинцом накормлю, потом не откашляешься.

– Латунью.

– Чего-о?

– Латунью, – повторила Элька невинным тоном. – Я где-то читала, что сейчас пистолетные пули латунные, со стальными сердечниками.

– Херня это, – авторитетно заявил Корявый, ложась на живот и осторожно нащупывая ногой первую перекладину. – Писатели чего угодно понасочиняют, потому что настоящей жизни не знают.

Его голос сделался натужным и оттого особенно значительным. Элька сузила глаза, стараясь получше запомнить бандюгу, претендующего на роль знатока жизни.

Он словно специально повис на канате, чтобы дать возможность полюбоваться собой во всей красе. Пистолет держал в правой руке, как положено, только толку от этого было мало, потому что корявому акробату приходилось удерживаться на весу сразу всеми конечностями, чтобы не приземлиться на картофельную подстилку раньше, чем это было запланировано.

Элька метнулась к нему, выхватив из-за спины те самые вилы, которые отыскал в бетонной яме сгинувший Петр. Вонзились они в то самое место, где мужские штанины соединяются между собой.

– Ёпт!!! – заорал Корявый, поддетый снизу.

Потом он кричал еще много чего разного, потому что Элька поднажала, действуя сноровисто, как заправская чертовка, встречающая в аду долгожданного грешника. Когда тридцатисантиметровые зубья воткнулись в промежность Корявого почти наполовину, он был вынужден отпустить канат и обрушился вниз.

Древко при падении послужило ему третьей, дополнительной точкой опоры, но это не обрадовало Корявого – он поспешил завалиться на бок, продолжая оглашать затхлый воздух душераздирающими воплями. Попытки избавиться от деревянного украшения оказались абсолютно безрезультатными. Непрерывно подвывая, как сработавшая сигнализация, он нашарил выпавший при падении пистолет и стал слепо водить им перед собой, выискивая обидчицу.

Выворачивая ноги, Элька метнулась в дальний конец бункера, туда, где полумрак мог послужить ей хоть какой-то защитой. Пистолет с глушителем поспешил отправить ей вдогонку три пули подряд. Свинцовые или латунные, они яростно высекали из бетона рассыпчатое крошево, наглядно демонстрируя беглянке, что должно произойти с ее куда более податливой головой при попадании.

Все новые выстрелы по звучанию напоминали громкое пуканье, рикошетящие пули яростно взвизгивали и клацали, короткие вспышки оранжево озаряли помещение. Элька пританцовывала у дальней стены, повинуясь навязанному ей ритму с живостью, недоступной ни одной танцовщице из дискотеки.

Это длилось невыносимо долго: что-то около десяти секунд. Потом, когда выстрелы прекратились, Элька по инерции сделала еще несколько скачков, изгибая корпус самым невероятным образом, и вдруг поняла: все, баста, никаких новых па от нее больше не требуется.

Корявый израсходовал все свои пули. Засевшие между ног вилы – от них Корявый не мог избавиться. Он даже плакал, настолько остро воспринимал несправедливость, приключившуюся с ним. Все начиналось так хорошо: смазливая шлюшка, которую Стингер позволил трахнуть между делом, приятное времяпровождение в ожидании миллионов. Теперь не только эти светлые мечты были разбиты, но и сама жизнь оказалась под большущим вопросом.

– С-сука! – ныл Корявый обиженно. – Ну, ты и сука же!

– Отдыхай, кобелек! – Неспешно приближаясь к своей жертве, Элька улыбнулась.

– С-сука-ааа!!! – Корявый все дергал и дергал вилы, но вытащить их никак не удавалось, потому что он невыносимо боялся причинить себе боль несравненно большую, чем та, которую он испытывал.

– Подожми хвост, кобелек! – порекомендовала Элька, наступив подошвой на дергающееся древко.

Последний нажим подошвы не вызвал даже стона. Некому стало стонать. Ничего не осталось от Корявого, кроме его никому не нужных мосластых останков.

Взбираться по лесенке оказалось трудно и очень страшно. Эльке все время чудилось, что с ней тоже могут сыграть злую шутку, после которой не будет смешно никому, особенно ей самой. Перережут канат и бросят подыхать рядом с Корявым. Думать об этом было очень страшно, почти невыносимо. Тихонько подвывая, она торопилась наверх изо всех сил, но дощечки под ногами своенравно выкаблучивались, канат выламывался как мог, в общем, подъем занял гораздо больше времени, чем она того желала.

Первое, что сделала Элька, ступив на твердую землю, это отыскала штырь, на котором крепилась лесенка, и отправила ее обратно, туда, где уже некому было воспользоваться ее сомнительными перекладинами.

Ее поразило то, каким светлым и радостным может показаться обычный серенький осенний день после пребывания пусть даже в полутемнице. А свежего воздуха наверху оказалось так много, что Элькины легкие едва не разорвались, пытаясь поглотить его весь.

Она шла неизвестно куда на своих длинных подгибающихся ногах. По обе стороны тянулись приземистые постройки, напоминающие бомбоубежища, но Элька видела лишь мокрый, потрескавшийся асфальт, потому что именно он проплывал у нее под ногами, а оторвать взгляд от собственных ботинок почему-то никак не удавалось. Шаг левой, шаг правой – это стало самым главным делом ее жизни. Если бы Элька вдруг осмелилась оторвать взгляд от своих бойко переступающих ног, в ее глазах могло бы вдруг отразиться то, что она совершенно не желала ни видеть, ни помнить. Вилы, зубья которых вгрызлись в мужскую промежность. Кровь, почти черная в темноте, но все равно блестящая. Картофельные ростки, такие же мертвые, как тот, кто остался лежать поверх них.

Асфальт вдруг резко накренился, вынудив беглянку потерять равновесие. Она ощутила затылком тяжелый удар, в голове начала стремительно сгущаться темнота. И асфальт куда-то подевался, и небо, и даже сама Элька. О том, как происходило ее дальнейшее падение, она уже понятия не имела.

Когда этот мрак начал постепенно рассеиваться, освещение не превысило ту степень яркости, которую может породить небольшой костерок, мерцающий в замкнутом темном пространстве под низкими сводами.

Пламя действительно имело место: оно было заключено в прокопченное корыто, установленное на полу. Почти бездымное, но почему-то ужасно трескучее. Не самый лучший аккомпанемент для того гула, который стоял в Элькиной голове.

Она была еще не в состоянии размышлять, кто и зачем развел костерок в дурацком корыте. Она просто попыталась поднести руку к гудящей голове, чтобы помассировать затылок, и с тупым изумлением обнаружила, что не способна на столь простой жест. Вторая рука проявила точно такое же неповиновение. Это потому что руки связаны за спиной, сообразила Элька, после чего окончательно пришла в чувство.