Сергей Донской - Наркомент

– Как здоровье? – дипломатично спросил я.

– Не жалуюсь, – криво усмехнулся Паша. – На мне заживает, как на собаке. А вот Светка…

Сообразив, что продолжения не последует, я присел на краешек стола, уставился в стену поверх Пашиной головы и предложил:

– Слушай! Я могу ее забрать… Если она тебе не нужна… такая…

Фразы с трудом протискивались сквозь мое горло, которое вдруг сдавило невидимым обручем.

– Ты? – медленно начал Паша. – Забрать? Да по тебе тюрьма плачет, милый мой!

– Зато я по ней не тоскую. К тому же, помнится, ты обещал что-нибудь придумать.

– Помнится, – передразнил меня Паша, – ты тоже кое-что должен был сделать. Неужто достал Арарата?

– Какого такого Арарата? – я вздернул брови в притворном удивлении. – Нет никакого Арарата. И двух ратников его тоже нет. Отгуляли свое.

Он недоверчиво уставился на меня, силясь понять – не блефую ли?

– А ты трубочкой своей сотовой воспользуйся, позвони дежурному по областному управлению, – предложил я. – Пусть ознакомит тебя с последними новостями. Заправка «Космос» в Новотроицке. Бывшая, – уточнил я. – Там все сегодня утром и произошло.

Паша не стал скромничать, набрал телефонный номер и задал несколько коротких вопросов. А когда получил исчерпывающие ответы, нажал кнопку отбоя и посмотрел на меня с новым выражением, в котором смешались и укор, и одобрение.

– Лихо, – признался он. – Не ожидал. В профессиональные киллеры податься не думаешь?

– Нет, Паша, такого желания. Хочу нормально жить, нормально работать. Хоть бы и заправщиком на бензоколонке – обучился. Так что на тебя вся надежда. Твой милицейский совет нужен.

– Совет простой: явись с повинной в ближайшее отделение.

Он широко улыбнулся, а потом и вовсе захохотал, стараясь не трястись, чтобы не потревожить иглу, торчащую в руке. Лично я никакого веселья не испытывал. Встав на ноги и сунув руки в карманы куртки, я посмотрел Паше в глаза и напомнил:

– Ты обещал!

– Я обещал подумать, а не помочь. А это большаа-ая разница, Игорек. Улавливаешь?

Он все еще ухмылялся, но глаза не были затронуты улыбкой, оставались круглыми и внимательными. Да, подумал я, время здорово меняет людей. Особенно, если их служба и опасна, и трудна.

– И что теперь со мной будет? – мрачно поинтересовался я.

– Теперь? Теперь твои дела совсем плохи. Был ты, Игорек, подозреваемым, а стал форменным мокрушником, – произнес Паша чуть ли не нараспев. – И все твои отмазки – как мертвому припарки. Кто теперь тебя слушать станет? Вернее, слушать-то тебя не откажутся, но петь ты будешь только то, что тебе скажут. Всех мертвяков на себя возьмешь, героин своей собственностью признаешь, а надо будет, так и в терактах покаешься. И заимеешь такой крутой имидж, что в камере не придется под шконкой ютиться. Чувствуешь выгоду своего положения?

К концу этой тирады Паша уже откровенно издевался, а я, как ни странно, помаленьку приходил в себя, успокаивался. Спокойствие это вполне можно было назвать ледяным, потому что в груди моей сделалось вдруг очень холодно и очень пусто. Точно я один на целом свете остался. Вместе с неразлучным «зауэром».

Паша Воропайло прочитал что-то нехорошее в моем взгляде, потому что скалить зубы перестал, поднапрягся. И желчно сказал, буравя меня сузившимися зрачками:

– За пистолет хватаешься небось? Ты как пацан с пугачом, честное слово. Ну, пристрелишь меня, и что дальше? Пулю себе в лоб пустишь? Для того, кто мента положил, это самый лучший выход, уж ты мне поверь, Игорек.

Смерив его холодным взглядом, я начал поворачиваться, чтобы уйти. А не выстрелил я не потому, что Пашина угроза меня испугала. Надоело мне мертвыми любоваться, так что новые трупы громоздить совсем не хотелось. Никакого морального удовлетворения это не приносило, совсем наоборот.

– Стой! – настиг меня командирский возглас Паши. – Вернись и слушай! Я с тобой по старой дружбе откровенно поговорю.

Снесся наконец! Развернувшись к нему, я процедил:

– Ну?

– Дело, конечно, громкое, – произнес Паша, изображая всем своим видом задумчивость, – на всю область прогремело, особенно после этого взрыва… Но! – Он многозначительно воздел указательный палец руки, не обремененной жалом медицинской иглы, и продолжил после интригующей паузы: – Есть лица, которые не заинтересованы в том, чтобы делом этим занялась непосредственно прокуратура. Другими словами, хотят свести все к разрозненным уголовным эпизодам, никак не связанным друг с другом. Понимаешь?

– Нет, – честно признался я. – Ни черта не понимаю.

Паша вздохнул, словно его вынуждали объяснять прописные истины неразумному младенцу:

– Героин помнишь? Двадцать кэ гэ… Короче, – он помялся немного и вдруг решился выложить все карты: – У меня и у тех, кто надо мной, есть интерес к этому дерьму. Мы бы нашли, как его оприходовать и как им распорядиться. Было двадцать килограммов, станет двести грамм, кому какое дело… Но…

Он умолк и стал отстраненно смотреть в окно, за которым не было ничего, кроме свинцового неба, грозившего новым снегопадом.

– Продолжай, – потребовал я. – В чем загвоздка?

– А в том, что у такого специфического товара обязательно есть истинный владелец. И если у него есть тяги – а у такой публики тяги всегда имеются, – то он постарается вернуть потерю. Конечно, если ему будет точно известно, куда подевался груз.

– Разве это такой уж большой секрет?

– Представь себе, что да. Арарат уже ничего никому не расскажет. Он мог перед смертью отловить тебя и стребовать свое? Мог, – ответил Паша на свой вопрос. – И вообще, кто теперь в курсе всей этой истории с холодильным шкафом? – на этот вопрос он тоже имел ответ: – Ты сам и твой московский шеф, который тебя подставил. Чернюхов.

– Черняков, – машинально поправил я.

– Какая, хрен, разница! Этот столичный хмырь знает, куда и кому ушел товар. Ты знаешь его дальнейшую судьбу. Арарат уже ничего не знает. Такая вот короткая цепочка из трех звеньев. Если, допустим, не станет Чернякова и ты исчезнешь тоже, то истинный маршрут героина уже невозможно будет отследить. По оборванной цепочке владельцы никуда не выйдут, ежу понятно. Они там, в Москве, сидят высоко да далеко. А в деле всегда странички заменить можно… Ну, это уже наша кухня, тебе она ни к чему.

Я действительно слушал окончание Пашиной тирады вполслуха, потому что одна оброненная им фраза занозой впилась в мой мозг.

– Что значит: я исчезну тоже? – вот вопрос, который занимал меня больше всего.

– Исчезнешь в буквальном смысле, – коротко хохотнул Паша. – Пропадешь без вести. Но живой. Я поручусь за тебя кому надо. Был Игорь Бодров, станет какой-нибудь Виссарион Лиходеев! Ха-ха-ха!

Я Пашиного веселья не разделял, потому что догадывался: главное еще не сказано. И я не ошибся. Отсмеявшись, он придал физиономии неожиданную жесткость и сказал: