Георгий Ланской - Козырная пешка

– Можно подумать ты на своих ролях капитал сколотишь, – отмахнулась Женька. – Не смеши меня. Тебе вон жрать нечего, на кефире и картошке сидишь, да еще мамаша из тебя соки пьет… Она хоть ходит на работу?

– Ходит, – скривила губа Алиса, вспомнив, как всеми правдами и неправдами устроила мать в билетеры. – Говорит, манит ее пыль кулис и свет рампы… Готова на все и так далее.

Женька фыркнула, как крайне недоверчивая лошадь.

– Ей верят?

– Не думаю. Скорее всего, просто жалеют… – Алиса долила себе чаю и задумчиво уставилась в стену.

– Я бы на твоем месте подумала и подкатилась к режиссеру с предложением. Пусть тебя хоть дублершей поставят.

– Что ты, – отмахнулась Алиса. – Дублершей его жены давно назначена Костюкова – заклятая соперница.

– Да ей в обед сто лет, – возмутилась Женька.

– Ну и что? А Шалаевой двести. Но обе уверены, что театр держится только на них. Обе на сцене возомнили себя воплощением Джулии Ламберт и старательно держат паузу, мол, кто более великий, у того пауза длиннее.

– И что? – заинтересовалась Женька.

– Ничего. Как-то в «Женитьбе» обе держали паузу десять минут. На одиннадцатой народ освистал их и потянулся к выходу. Но им хоть бы хны. Шалаев не отважился их даже распекать. Одна его дома со свету сживет, Костюкова тоже фигура, которой так просто не пожертвуешь: все-таки заслуженная артистка уже… Хотя мне кажется, ей просто за выслугу это звание дали.

– Может, повезет? – с надеждой произнесла Женька. – Одна ногу сломает, вторая отравится, а тебя на сцену…

– Угу… – кивнула Алиса. – Не с моим это счастьем. Ладно, потопала я. У нас еще генеральная репетиция сегодня, а вечером спектакль и прием. Приходи к половине седьмого. Спонсор будет поляну накрывать, может и нам чего перепадет.

– И в качестве кого я там буду? – почесала лоб Женька.

– Представлю тебя как призера чемпионата великих визажистов из городу Парижу, – усмехнулась Алиса. – Да, зайди ко мне, привези мне мою накидку бисерную и ожерелье. Знаешь, где лежат?

– Знаю. Ключи давай.

Алиса отдала Женьке ключи и отправилась в театр. Ей и в голову не приходило, что этот день станет для нее переломным.

В театре царила непривычная суета. Шалаев бегал по залу и трагически заламывал руки. Алиса удивленно посмотрела на него и прошла в гримерку, которую делила с двумя актрисами. Следом тенью прошмыгнула мать.

– Алиска, тут такое… – возбужденно прошептала она.

– Мама, мне переодеться надо. Ты говори, чего хотела и быстро.

Мать придвинулась ближе и, опасливо оглядевшись по сторонам, зашептала Алисе прямо в ухо, брызгая слюной.

– Шалаева и Костюкова подрались! Шалаев в шоке, хочет отменять спектакль.

Алиса чуть не села мимо стула.

– Как подрались?

– С утра. Приехали на подгонку костюмов. Спектакль то спонсорский, денег вбухано куча… И сцепились из-за платьев. Мол, чего это королева-мать выглядит лучше Офелии? Слово за слово – и понеслось…

– И где они? – спросила Алиса.

– По домам разъехались. Костюкова Шалаевой своей клюкой прямо в лицо двинула и зуб выбила передний. Скандал-то какой! Офелия без зубов… А Шалаева Костюковой все лицо расцарапала. Олежек, декоратор наш, полез их разнимать и тоже по морде схлопотал. Чего делать будем, ума не приложу…

– Неужели спектакль отменят? – удивилась Алиса.

– Не знаю. Это же ужас просто. Сегодня сам губернатор пожалует, это мне девчонки сказали, да еще спонсор будет – этот… Дзержинский…

– Мержинский, – автоматически поправила Алиса.

– Вот-вот. И что самое плохое – замены никакой нет…

В этот самый момент в гримерку влетел Шалаев, бледный и взъерошенный. Он оглядел ее безумным взглядом и тут уставился на Алису, словно видел ее в первый раз в жизни.

– Алиса, – срывающимся от отчаяния голосом, произнес он, – ты случайно не знаешь роль Офелии?

– Знаю, – невозмутимо ответила Алиса. – Я же ее столько раз слышала в исполнении вашей супруги.

Шалаев обрадовано подпрыгнул.

– Девочка моя, давай бегом на сцену, сейчас будем репетировать… суфлер у нас замечательный, так что если чего забудешь, он подскажет… Еще бы найти кого на роль королевы…

И тут мать, тихонько стоявшая за спиной Шалаева, резво сделала шаг вперед.

– Петр Демьянович, я прекрасно знаю эту роль. Я же ее уже играла, правда давно, помните?

Алиса чуть заметно ухмыльнулась. Мать никогда не играла этой роли, хотя была в составе дублеров. Все реплики она разучивала дома, предпочитая, кстати, быть не королевой-матерью, а именно Офелией.

Шалаев смотрел на мать, как на привидение. Она умоляюще сложила руки.

– Петр Демьянович, вы же видите, ситуация непростая, а спектакль спонсорский… Отменить никак нельзя. И потом, только я смогу вас выручить…

Шалаев тупо смотрел сквозь мать, а потом, стиснув зубы в отчаянии, махнул рукой.

– На сцену! Обе! Делать нечего. А там, авось, никто ничего не поймет.

Происходящее Алиса запомнила плохо. Генеральный прогон прошел отвратительно. Актеры, перепуганные внештатной ситуацией, то и дело путались в репликах и забывали текст. Костюмеры спешно искали наряды для новых актрис. Все происходящее сильно смахивало на кошмарный сон. Алиса едва успела провести в зал Женьку и усадить ее на боковых местах, где обычно располагалась пресса и приглашенные безбилетники. Последнее, что Алиса запомнила перед выходом на сцену, было неестественно спокойное лицо матери, которая тонула в слишком большом для нее платье и отрешенно перебирала бусины жемчужного ожерелья как четки. Шалаев рвал на себе волосы. В зале витала атмосфера неминуемого провала.

Атмосфера, надо сказать, себя оправдывала. Женька, нервно ерзавшая в кресле прямо перед сценой, с ужасом ждала, что сейчас ее лучшую подругу закидают тухлыми помидорами. Актеры играли из рук вон плохо. Даже Шалаев, игравший Гамлета уже почти тридцать лет, поставивший этот спектакль (а временами имевший наглость заявлять и о своем авторстве на это произведение) забывал текст и дважды, не слыша подсказок суфлера, нес полную околесицу. Органично на сцене выглядели только Алиса, и, что удивительно, ее мать, совершенно одеревеневшая от страха, отчего королева в ее исполнении получилась чопорной и по-настоящему английской. После первого акта из зрительного зала послышались жидкие хлопки. Алисе было все равно. Ее даже забавляла беспомощность режиссера и других актеров. Может быть, именно поэтому во втором отделении она и решилась на невероятный финт, в корне переломивший ход спектакля.

Зал и без того следил за тоненькой и хрупкой Офелией, которая с дрожью в голосе объяснялась в любви к потасканному Гамлету. Однако Алиса этого не ведала. Исполняя сцену безумия, она выскочила к публике в белом пеньюаре и букетом хризантем, оставив занюханный веник из искусственных цветов за кулисами. Шалаев явно не ожидал, что Офелия, подбежав к краю сцены, вместо унылого хождения по ней изберет другой путь.