Георгий Ланской - Козырная пешка

– Вроде того. Шалаев пьесу почитал и откровенно мне признался – пьеса – полное дерьмо, слюни и сопли розового цвета. В Москве за нее никто не взялся, так этот Сумкин решил пропихнуть ее у нас.

– Оно нам надо? – изумилась я.

– Оно нам надо, – ухмыльнулась Лошакова. – Я бы послала его по матери вдоль по Питерской, да он, Алиса Геннадьевна, от красоты вашей сомлел. За свой счет хочет нам тут премьеру организовать к открытию сезона.

– Какая прелесть! – восхитилась я. – А свой счет у него в твердой валюте? Он хоть знает, сколько стоит постановка нового спектакля?

– А нам какое дело? Он, как мне тут Валериана шепнула, псих богатый. В Москве его даже за бабки никто слушать не стал, тем более, что он со своей писаниной прямо во МХАТ пришел. Ну, там ему дали пинка для ускорения и выперли. А тут эта поездка подвернулась. Валериана с ним спит иногда, вот она его выдернула из легкого запоя и потащила с собой. А тут ты во всей красе. И… как ты говоришь?

– И стало нам счастье, – машинально произнесла я. – Но ведь это бред полный! У нас спектакль провалится точно так же как в Москве, если не раньше. Или мы его вовсе не будем ставить, а просто возьмем бабки, а его кинем?

– Нет, – вздохнула Лошакова, – Сумкин вознамерился тут остаться, чтобы лично наблюдать за ходом постановки. И в наших интересах, чтобы он задержался как можно дольше. Нам декорации нужны новые, так мы под шумок их и закажем вместе с его декорациями. А ты его облапошишь, как ты это умеешь.

– То есть, я таки должна сыграть роль куртизанки? – усмехнулась я, – как Сатин в Мулен Руж? Благодарю покорно.

– Спать тебя с ним никто не заставляет, – вкрадчиво произнесла Лошакова. – Думаешь, я не знаю, что с Арсеном ты не спишь, а ведь он под твою дудку пляшет будь здоров. А этот твой новый громила, который тебя искал? Да он тут нас всех чуть не порвал. Я сильно сомневаюсь, что у вас дело до постели дошло.

Я не ответила, но глаза потупила на мгновение. Лошакова усмехнулась.

– Дошло, значит? Ну и ладно, дело молодое. Мужа не вернешь, а тебе дальше жить. Короче, Сумкина надо к ногтю прижать. Это я не приказываю – прошу. Кроме тебя сделать это некому. Мы его, конечно, будем как дорогого гостя кормить и поить, поить так особенно… У нас, Алиса, денег мало. Из бюджета выделяют такие крохи, что плакать хочется. В конце сезона три спектакля провалились, причем, заметь, не те, в которых ты играла. А у нас на начало сезона ни одной премьеры. Я тут людей привлеку, пьеску мы подправим так, что Сумкин даже не заметит. А ты убеди его, чтобы он не рыпался.

Я осуждающе посмотрела на Лошакову. Она сидела с кислым лицом и смотрела на меня как на спасителя.

– Ладно, – нехотя произнесла я, – постараюсь. Но спать с ним не буду, да и целоваться тоже. И так чувствую себя продажной женщиной. Скоро перед домом повешу красный фонарь и вывеску «Не проходите мимо».

Вот и ладно, – обрадовалась Лошакова и удалилась, колышась как студень. Я вздохнула: вот так и становятся на скользкую дорожку…

Сумкин при виде меня впал в экстаз, целовал мне руки и все намеревался припасть, так сказать, к персям. От персей я его деликатно оттолкнула, на роль коварной интриганки согласилась не раздумывая, чем вызвала новый шквал восторга. Сумкин лично пересмотрел наш скудный реквизит и костюмы, увиденным остался недовольным и велел заказать новые декорации и костюмы. Мне по его грандиозному плану полагалось аж четыре платья, что было безумным расточительством, но, в конце концов, не нам за это платить. Я бегло почитала пьесу и согласилась с Шалаевым. Сюжетец был действительно так себе, чуть умнее «Колобка». Шалаева и Костюкова, в кои-то веки снова игравшие в одном спектакле единодушно кривили губы. Им не нравились роли – престарелой королевы-матери при капризном инфанте и коварной герцогини неопределенного возраста, строящей планы по захвату трона. Шалаева сперва по привычке нацелилась на королеву, но потом, почитав роль, увидела, что герцогиня куда интереснее, характернее, да и хоть как-то эту роль можно обыграть. Костюкова, которой тоже хотелось сыграть королеву, уступила свою роль без боя, что было даже удивительно. Первый день прошел в распрях и ссорах, в которых я не участвовала. Первоначальный всплеск адреналина улетучился без следа, я была вялой и заторможенной.

Настроение поднял Сергей. Он забрал меня сразу после репетиции, едва я вышла из театра. «Хонду» я бросила на стоянке и уехала с Сережей. Он, поначалу нацелился на ресторан, но я от кабацкой пищи отказалась. Не хотелось ехать туда, где мне придется делать лицо, с утонченным видом попивать из бокала и фальшиво улыбаться, видя знакомые лица, которые с мнимым сочувствием продолжали выражать мне соболезнования, а сами шептались за спиной: «Смотрите, мужик только что умер, а она уже с другим спит! А ведь ее Мержинский из грязи вытащил…» так что мы поступили проще. Купили в супермаркете утрамбованную в фольгу жареную курицу, пару салатов, бутылку вина и что-то еще. Сергей набил продуктами корзину, извиняясь слегка смущенно, что дома бывает редко и, наверное, в холодильнике не найдется никакой еды.

Курица в фольге успела остыть, а салаты нагреться. Брикеты мороженого вообще растаяли, потому что выйдя из супермаркета мы через двадцать минут уже были возле стандартной девятиэтажки, где жил Сергей. Через двадцать две минуты мы влетели в квартиру, а еще через минуту уже лежали в постели, сминая сорванную одежду. Часа через полтора, (хотя кто из нас подсчитывал время?) Сергей вспомнил об обязанностях хозяина и, совершенно голый, пошел разбирать сумки, хотя по извечной логике, должен был пойти покурить. Я пару минут повалялась в постели, потная и счастливая, а потом меня стала мучить совесть.

– Тебе помочь? – спросила я, заглядывая в кухню. Сергей разворачивал курицу, на мой вопрос отрицательно покачал головой. Я пожала плечами и удалилась в ванную. Стоя под струями воды, я смеялась, сама не знаю почему. И это состояние глупого бабьего счастья длилось несколько минут. Я вылезла из чужой душевой кабинки и за неимением ничего лучшего, потянула на себя сиротливо висевший на крючке мужской халат в черно-синюю полосочку. Халат был тяжелым, не слишком свежим и от него пахло женскими духами, мерзкими, сладкими и явно недорогими. Мне стало гадко. Я повесила халат на место, обмоталась полотенцем, села на крышку унитаза и время остановилось, гулко и тяжело.

Я пыталась себя убедить, что в этом нет ничего такого. Халат мог одеть кто угодно: сестра, мама, даже случайная женщина, проститутка, в конце концов. Но воображение упорно показывало неопрятную дамочку лет тридцати, скорее всего, соседку, живущую через стенку, которая регулярно захаживает к Сереже, когда ее муж-дальнобойщик уезжает в рейс Брест-Владивосток. Сергей тоже наверняка нашептывает ей на ухо нежные слова, а она, не снимая с головы пластмассовых бигуди, плачется ему на тяжелую жизнь, на мужа-ирода, на капризное чадо, которое надо пристроить в детский сад, просит Сережу помочь, тряхнуть своими связями, да и вообще ведет себя как мещанка. Сережа обещает, но ничего не делает, потому что ей на нее наплевать. И в тот момент, когда она совсем размякнет, он переворачивает ее на спину и утешает известным мужским способом. Она уходит от него в смешанных чувствах, удовлетворения и обиды, потому что в глубине ее хитрого крестьянского умишки понимает, что Сергей для нее ничего не сделает, и что все мужики – сволочи.