Петра Хаммесфар - Могильщик кукол

Кроме того, у него просто не оставалось свободного времени. Хотя родители Якоба еще были живы, но отцу уже стукнуло восемьдесят три. Правда, глядя на старика, ему никто не дал бы его лет. Старый Шлёссер был крупным мужчиной, почти таким же, каким позже станет его внук. В молодые годы он тоже был несколько грузноват. Старик по-прежнему водил трактор и в одиночку выполнял почти все работы в хлеву — вплоть до марта 75-го года, когда с ним случился апоплексический удар.

Мать Якоба, несмотря на возраст, тоже была еще довольно бодрой старухой. Она вела домашнее хозяйство, ухаживала за курами, заботилась о внучках Аните и Бэрбель. И присматривала за грудным ребенком, чтобы Труда, как и прежде, могла помогать мужу в работе на поле.

Под присмотром бабушки, на радость родителям, Бен прекрасно развивался. На очередной ярмарке, в мае 74-го года, с розовыми щечками и пухлыми, крепкими кулачками, он уже сидел в детской коляске, опираясь спиной на подставленные подушки. В глазах Труды светилась гордость, когда она толкала коляску по рыночной площади, а ее то и дело кто-нибудь останавливал с разговорами.

В одном из киосков она купила пеструю погремушку, издававшую, если ее хорошенько потрясти, звук альпийских колокольчиков. Но Бен, испугавшись шума, отказался трясти игрушку. Однако крепко держал ее в кулаке — в отличие от Альберта Крессманна, тотчас выбрасывавшего из коляски каждый предмет, который ему вкладывали в руку.

В сентябре на празднике стрелков Якоб уже на руках пронес Бена по площади и там, где толкотни было поменьше, поставил на ноги, дав малышу возможность самому сделать несколько шагов. Труда купила сыну вертушку, с которой тот, конечно же, не знал, что делать.

В мае 75-го года похоронили отца Якоба, но детей не хотели лишать маленькой радости, и Бена вместе с Бэрбель решили прокатить на карусели. Правда, как только карусель тронулась, Якобу пришлось вскочить и снять Бена, потому что насмерть перепугавшийся малыш начал орать будто резаный.

Догадка, в течение последних месяцев угнетавшая Труду, все сильнее и болезненнее сжимала ее сердце. Да, Бен научился сидеть, стоять, немного ходить и издавать несколько непонятных звуков. И больше ничего. Происходило лишь то, о чем Труда так усердно молилась. Он жил и рос.

Вплоть до самой смерти в ноябре 76-го года мать Якоба не уставала повторять, какое счастье, что муж не дожил и не увидел несчастья, постигшего их семью. Вместе с пожилыми соседками она ломала себе голову, чья в том вина.

Насколько позволяла память, женщины восстанавливали время, предшествовавшее рождению Бена. Но ни одна не смогла припомнить, например, большую черную собаку, которая, забежав во двор, могла бы напугать Труду. Да и цыгане, которые, если их прогнать, могут оставить после себя проклятие, тоже не приходили в деревню. И в обеих семьях никогда не было подобных случаев. У Якоба определенно ничего похожего, да и со стороны Труды тоже.

Тот факт, что причина заключалась в падении Труды на обледеневших ступеньках кухонного крыльца, мать Якоба не рассматривала. Иначе вся ответственность непосильным грузом легла бы на ее плечи. А в тот несчастный день свекровь Труды забыла рассыпать по скользким ступенькам золу.

До самой смерти бабушка Бена надеялась, что еще может что-то измениться. За месяц до смерти она совершила паломничество в Лурд, [2] Лурд — город во Франции, место паломничества католиков. откуда привезла домой две бутылки святой воды и воспаление легких. Водой она окропила затылок Бена, а от воспаления легких умерла сама.

Для Труды смерть свекрови стала тяжелым ударом. За первыми двумя годами, наполненными гордостью и счастьем материнства, для нее наступили мрачные времена. Все ее существо противилось признать очевидное, когда, возвращаясь с поля или из хлева, она входила в кухню и видела сидящего в углу Бена.

Бабушку малыш слушался с первого слова и оставался сидеть там, где она его сажала, правда нередко с надранным задом и опухшим, заплаканным лицом. Когда входила Труда, мальчик не поднимал глаз и, погруженный в свой внутренний сумрачный мир, оставался совершенно равнодушен к окружающему.

Для сестер Бен был не более чем поставленная в угол метла. Анита стремилась к высокому, дружила с дочерью врача и делала вид, что брата на свете не существует. Бэрбель иногда жалела Бена и, если никто не видел, совала ему конфету в рот и гладила его по волосам. Вечерами Якоб брал сына на колени, качал на ноге и приговаривал: «Ах, все уладится, все будет хорошо».

Однако он не мог вызвать у Бена даже подобия улыбки. Для Труды зима 76/77 года оказалась особенно тяжелой. Она повсюду таскала сына с собой, пыталась научить его некоторым словам. А вечерами обсуждала с Якобом, что им делать дальше. До весны необходимо было найти какое-то решение: в одиночку Якобу не справиться с посевными работами.

С подобной проблемой другим тоже пришлось столкнуться, и они нашли выход из положения. Пауль Лесслер, Тони фон Бург и старый Клой еще в начале семидесятых организовали сельскохозяйственное товарищество. Рихарда Крессманна это не заинтересовало, на него и без того работало полдюжины людей.

К этому времени Тони фон Бург вышел из товарищества и начал специализироваться на птицеводстве. А большую часть своей земли продал под застройку. Тея Крессманн при каждом визите повторяла Труде, что благодаря удачной операции Тони заработал кучу денег. И чтобы налог не поглотил их, добавляла Тея, он вложил вырученное в строительство многоквартирных домов.

В результате Якоб занял место Тони и с помощью друзей организовал работу на своем дворе.

Для себя Труда недалеко от заднего выезда со двора разбила огород. Весной и летом 77-го года ежедневно после обеда она выбегала из дома и сажала Бена между грядок, где поначалу он спокойно оставался сидеть. Но не долго. Возможно, Бен был слишком глуп, чтобы выговорить слово «мама», однако он быстро разобрался, что его мама, в отличие от бабушки, сделана из другого теста.

В первые дни огромные пространства вокруг еще приводили Бена в замешательство. Он неуверенно моргал на солнечный свет, с полуоткрытым ртом удивлялся облакам и испуганно вздрагивал, когда пчела или мотылек подлетали к нему слишком близко. Затем мальчик в первый раз прополз часть пути по направлению к проселочной дороге, которая за огородом параллельно Бахштрассе вела в Лоберг. Прополз недоверчиво и боязливо, не спуская с Труды глаз. А уже через какую-то неделю мелкими, семенящими шажками так быстро несся к своей цели, что у Труды перехватывало дыхание, прежде чем она успевала его схватить.

«Нет, нет, — каждый раз, запыхавшись, едва переводя дух, говорила она. — Ты должен оставаться со мной».