Сергей Волошин - Бойцовые псы

Мостовая была вся в снежных колдобинах — вот вам и Москва хваленая; впрочем, чем дальше они удалялись от центра, тем улицы становились чище.

— А свози-ка ты меня… — он сделал вид, что глубоко задумался, — ну хоть в Братцевский парк. Там, я слышал, у вас красиво. Какой-то царский, что ли, или Меньшиковский дворец…

— Да я вижу, ты и впрямь решил расширить свой и без того широкий кругозор, — усмехнулась она.

«Ну что ж, — подумал он равнодушно, — и это тоже войдёт в счёт…» Кому Павел Романович собирался предъявлять счет за Ирину издевку — ей ли самой, Седову ли, кому-то еще, — он пока не знал. Но тем не менее персональный счет с сегодняшней ночи был открыт — с того самого момента, когда он решил, что Ирина отдается ему без души, без «отношения». Что уже само по себе не могло не восприниматься им как оскорбление…

Какое-то чутье вело его везде, в том числе и здесь, в парке, в который он попал впервые. Каморин, уверенно ведя ее под руку аллеями старинного паркового комплекса, вышел к бетонному зданию крытого манежа, старательно обходя весело желтеющие на снегу конские яблоки. Поговорил о чем-то вполголоса с внушительным охранником, предъявил ему что-то — не то свое милицейское удостоверение, не то зеленую купюру, и через минуту он, без резких движений, но весьма бесцеремонно работая каменным плечом, уже пробивался через плотное кольцо зрителей, не забывая галантно поддерживать Ирину под локоток.

Ну, как он и подозревал, все эти бои — такое же фуфло, как все, что связано с Седовым. Кроме разве дамочки, уточнил он. Ну-с, что мы видим на обозримом пространстве? Манеж, на полу опилки, здесь, в середине, расчищена до бетонного пола площадка, огороженная канатами. Не сказать чтоб холодно, как на улице, однако от дыхания и у собак, и у людей идет пар. Собаки в ринге — самые обычные собаки — овчарка, лайка. Правда, лайка крупная, восточносибирская, что ли. Чем-то похожа на овчарку, только что хвост кренделем.

Собаки, удерживаемые в углах хозяевами, утробно рычали, угрожающе скалились, морща носы, показывая клыки, прикладывая уши к загривку. Овчарка в злобной истерике била себя хвостом; лайка, полузадушенная собственным ошейником, тянула с таким остервенением, словно на другом конце поводка у нее были тяжеленные нарты…

Каморин обвел глазами публику и усмехнулся. Есть, конечно, и богачи, и мальчики-качки из «бригад», но больше народ — как в каком-нибудь павильоне игральных автоматов: тут тебе и забулдыга из интеллигентов, надеющийся на легкий выигрыш, и школьник-старшеклассник, жадный до всего запретного, и народ посерьезнее — пожалуй, не обманул Седов: лениво-снисходительные урки, у которых свои, не то что у всех прочих, отношения с фортуной, непривычно терпеливая братва с радиотелефонами в нагрудных карманах, хозяева жизни из новых (у каждого телохранитель за плечом, а у ворот бьет копытом какая-нибудь «вольво» с личным водилой). Ну, этим главное, чтобы все видели, что их уже ничем не удивишь… Ну и, конечно, дамочки — мало, но есть. Из той особой столичной породы, что не годятся ни в жёны, ни в любовницы, но заиметь которую в подружках — все равно что орден получить — все на тебя смотрят и думают: а за что это такому пузатенькому, кривоногенькому и такой блестящий орден? Не иначе как стоит того, подлый везунчик. Так или примерно так думал Каморин, заметив, как дружно дамочки и богатые мужички скрестили пышущие ядом или любопытством взгляды на нем и на Ирине.

Наконец человек в ринге, держащий палку с острым металлическим наконечником — этот, видно, был за судью, — махнул рукой, и по этому сигналу хозяева одновременно спустили собак.

Мгновение, и псы, без всяких обычных собачьих приготовлений, сцепились так тесно, словно проникли друг в друга, превратились в один хрипящий от злобы клубок, и тут же прянули в стороны. При этом Каморин, совершенно уверенный в победе овчарки — служебная как-никак собака в отличие от охотничье-ездовой лайки, — с удивлением обнаружил, что у овчарки разорвана шея, а у лайки вся морда в крови — судя по всему, чужой, овчарочьей. Сумела-таки прихватить с первого же раза.

— Да хрен ли ему какая-то овчарка — он же на медведя ходит, — гордо прокомментировал эту схватку хозяин лайки.

У хозяина была рожа, заплывшая нездоровым алкогольным жирком, и Каморин подумал, что вряд ли этот человек вообще способен куда-нибудь путешествовать, кроме как в сторону винного магазина — какие уж там медведи, какая охота, и привычное презрение к людям вновь колыхнулось в нем: надо же — у такого никчемного существа и такая собака. Да этот пёс стократ для мира ценней, чем его хозяин!

Между тем собак снова спустили друг на друга, и снова лайка тяпнула овчарку, и снова, успев увернуться от её зубов, отскочила в сторону на своих пружинистых лапах; овчарка все норовила ударить грудью, вцепиться в плечо, но лайка каждый раз легко, словно дразнясь, в самый последний момент уходила из-под удара, успевая полоснуть врага острыми белыми зубами. Из разорванного уха овчарки, из прокушенного плеча струилась кровь, невероятно возбуждая обеих собак, приводя их в исступление.

— Ишь как проштемпелевала! — довольно сказал кто-то из зрителей.

— Компостирует будь здоров! — гордо подхватил хозяин лайки. — Он у меня на медведя ходит. — И радостно обвел народ своими красными глазками; вид у него был такой, словно это он сам искусал овчарку; вся его побуревшая от регулярных возлияний рожа лучилась самодовольным блаженством — он сейчас был самым первым под крышей манежа, и никто не мог этого оспорить!

— Давай, Бой! — ликующе заорал он, и болельщики лайки радостно подхватили:

— Давай, Бой, поставь фашисту пистон!..

Какое-то время спустя судья дал отмашку и, работая своей палкой-остолом, помог хозяевам растащить упирающихся окровавленных псов в разные углы.

— Я думаю, тут всё ясно, — сказал судья. — Бой можно прекратить.

— И это всё? — искренне недоумевал Каморин, обернувшись к Ирине. — Из-за чего же столько шума? Запрещают, проводят тайно… И этот твой тоже — кровища, жуть, будешь доволен… Вот и все так в этой вашей Москве — одна видимость, один обман.

Она только пожала плечами, зябко кутаясь в свою шубейку. А события на площадке, между тем, развивались своим чередом.

— Нет, это почему же прекратить?! — громко возмутился хозяин лайки, и болельщики дружным ревом поддержали его.

— Не хрена! Сказано до конца — значит, до конца! За что деньги-то брали?!

Собак спустили снова. По заторможенности, вялости движений овчарки чувствовалось, что она совсем ослабла — от усталости, от ран… Лайка же, следуя своей охотничьей повадке, нашла на этот раз самый короткий и самый верный путь к победе. Едва спущенная хозяином, она в мощном прыжке коварно, сбоку ударила соперника грудью и тут же оседлала его, стремящегося устоять, сверху. Овчарка рухнула набок и, придавленная к земле, попыталась было вывернуться, но где там! Лишенный способности защищаться, пес только клацал в бессильной злобе зубами, в то время как лайка полосовала и полосовала клыками шкуру на его шее, неуклонно подбираясь к самому горлу.