Анатолий Афанасьев - Грешная женщина

Перед обедом Башлыков зашел в кабинет своего командира и побратима, полковника Антона Гнатюка и без промедления объявил, что уходит.

— Куда? — спросил полковник, занятый тем, что пилочкой для ногтей вырезал из картона забавные редкостные узоры. — Неужто к Коржакову?

Побратались они в гулком Андагарском ущелье, когда подыхали двое суток без курева и питья, оба подраненные, оба гноящиеся, но не только это связало их. Это неправда, что роднит человека кровь. Пролитая вместе кровь оставляет зарубку в душе, не более того, а воистину объединяет людей лишь общая мечта. Полковник был старше Башлыкова на десять лет, умереть предполагал раньше, но мечта у них была одна. Они собирались через сколько-то лет, притихнув и утомясь, построить рядышком два домика на берегу реки Оки, собрать туда жен и детей, коли таковые найдутся, и провести остаток дней в чистой душевной неге, в обоюдном согласии. Там у них будет время неспешно поразмышлять о неисповедимости путей Господних, а также вырастить множество прекрасных овощей и развести пчел. Подумывали также и о коровке с молочком.

— Я сам себе дал задание, — сказал Башлыков. — Пора подбираться к гадам изнутри.

— Пора, — согласился полковник. — Но какой смысл? Вон в тех папках матерьялу на десять оглушительных процессов. У нас полное досье на четверых, возможно, самых крупных преступников века. Но кому его предъявить? Разве что пригодится потомкам.

Полковник был прав, но правота его была чересчур унылой и не устраивала Башлыкова. Судить преступников пока некому, это верно, они сами придумывают законы, но это не значит, что можно сложить руки и бездействовать. Досье на брежневских соколов востребовалось тоже через десять лет. Непременно и на новых злодеев наступит укорот. Это всего-навсего вопрос времени. У Башлыкова оно было. А вот полковник Гнатюк, недавно переживший микроинсульт, видно, отчаялся дождаться.

— Моя работа оперативная, — туманно заметил Башлыков. — Кому-то надо быть начеку.

— Соскучился по охоте, — догадался полковник, но без одобрения. — Гляди, как бы они тебя сами не взяли. Сейчас у них сила. Оборонку скупили, это тебе не хухры-мухры. Повсюду навтыкали своих людишек. Армию колпаком накрыли. Жутковато, брат!

— Тех, которые понатыканы, мы всех в лицо знаем. Любопытно с теми сойтись, кто за ниточки дергает.

— До тех не доберешься, — взгрустнул полковник. — Те за морем окопались.

— Почему же, — возразил Башлыков. — И за море ходы известны. Сядешь в самолетик — и ту-ту!

На этой бодрой ноте и расстались. Системы связи и взаимообеспечения были наработаны десятилетиями, надежны и просты, обсуждать их не было нужды. К тому же Башлыков намерился уйти на дно надолго, без всякого дубляжа, а когда понадобится поддержка, он знал, куда кинуться. Когда громят штабы, проще выжить поодиночке.

Первым делом на узкой военной тропе Башлыков завел себе маруху. Психологически это было мотивированно и оправданно. В новую легенду следовало погрузиться с головой. Башлыков слепил из себя крутого мужика. Крутой мужик сошел в демократический обиход из голливудского ширпотреба, а там он был немыслим без шикарной девки или любовного дружка. Башлыков опасался, что на дружка без специальной подготовки не потянет, а вот маруха была ему по зубам и даже по нраву. Когда он нанимался к Серго, то был только наполовину крутым: в морду мог дать без заминки, иномарку одолжил у знакомого спекулянта под залог «Гюрзы», во все карманы напихал «Мальборо», но марухи у него еще не было. В одно из воскресений он специально поехал за ней на Пушкинскую площадь, где была специальная тусовка всей московской шушеры. Туда уже года два, как не ступала нога человека. Кто попадал сюда по недоразумению, через пять минут бежал сломя голову, ощущая на себе тяжелый, невидимый зрак могилы. Зато веселящаяся молодежь, подпитанная инъекциями западных шоуменов, чувствовала себя здесь как бы перемещенной непосредственно в Нью-Йорк. В тот обетованный американский город, который существовал, разумеется, лишь в воображении московских недоумков. Из подземных переходов тянулся густой, сытный аромат анаши, заставляющий по ночам чихать каменного Пушкина. Призрачно полыхала, змеилась неоновая реклама вожделенных иноземных лакомств и над всем прилегающим к площади пространством чуткое ухо улавливало равномерный истерический визг, точно гудение проводов высоковольтной линии. Тупорылый особняк «Макдональдса», воткнутый в брюхо Москвы, очумело взирал на нелепую возню аборигенов, справляющих свои вечные поминки.

Башлыков бывал здесь и раньше, но в чине офицера спецназа ему было тут неуютно, зато теперь, завернув сюда как бы свой к своим, он сразу почувствовал приятное расслабление. Все радовало взор неофита: и изобилие лакомого товара на всевозможных прилавках, и наглые, неумытые, блудливые хари порочных юнцов, и волнующая доступность и разнообразие женского пола. Это было как раз то место, где незыблемая формула Маркса: «товар — деньги — товар» представала во всей своей чарующей наготе. За несколько «зеленых» тебе могли отломить кусочек развесного счастья, а за ошибку в расчете было гарантировано немедленное избавление от всех мук. Крутого Башлыкова такой расклад устраивал вполне.

Чтобы размяться, он походил по рядам с порнухой, с любопытством полистал журнальчики и купил, как Ельцин, сразу два экземпляра неугомонной газетенки «Московский комсомолец», в который раз порадовавшись ее остроумнейшему названию. Потом поднялся наверх к скамеечкам, где сидели и прохаживались парочками невесты на выкуп.

Некоторые дамы выглядели так привлекательно, что по ним нипочем нельзя было догадаться, зачем они здесь очутились. Одна особенно поразила Башлыкова. Мало того что была бледна, скромно одета и худа, вдобавок читала зеленый томик не кого иного, как Федора Михайловича Достоевского. Башлыков сгоряча чуть не ринулся к ней, но вовремя спохватился. Ему как раз требовалось нечто совершенно иное. Крутому мужику под стать самые отпетые, бесхитростные девицы, этакие тушки подперченного, сладкого мясца с куриными мозгами, но должным образом упакованные, выхоленные, одним своим видом вызывающие чресельный зуд. Таких дамочек выбор тоже был богатый. Башлыков наудачу подкатил к той, которая дремала возле входа в «Наташу» и жеманно затягивалась длинной серой сигаретой с золотым ободком, держа ее двумя пальчиками с откинутым мизинцем, как деревенский интеллигент подносит ко рту чашку чая в барском застолье. У нее все было прекрасно: и тело, с вызывающе торчащими сквозь тонкую блузку пухлыми грудками, и одежда из лучших коммерческих заведений Петровской слободы. Правда, невозможно было толком разглядеть ее лицо, потому что оно было слишком ярко прорисовано необыкновенно сочными, пылающими красками, какими наши художники подмалевывают самодельных матрешек для продажи иностранцам. Соблазнительная девица производила впечатление человека, который прибежал откуда-то издалека и собирался бежать еще дальше, но был остановлен какой-то необыкновенной и чрезвычайно важной мыслью. Башлыков поинтересовался: