Ирина Арбенина - Черное солнце

Ну, не могла она взваливать на себя такую обузу!

Сын Женька им с отцом ничего не оставил, хотя деньги имел немалые. Да все ушло сквозь пальцы: и самого нет, и они с отцом остались под старость голью перекатной.

Получается, что остался им в наследство от Женьки только этот урод, которого Люська родила. Тоже Женечка.

Маленький сморщенный гном.

Тоня представила уродливое тельце, покрытое язвочками, и поежилась. Обычно она старалась не вспоминать мальчика.

Неприятно Тоне было — плевать на соседок! — что сын Женька никогда ей не снился.

Сведущие люди говорили:

— Обиделся он на тебя. Не хочет приходить проведать.

Обычно Тоня успокаивала себя такими рассуждениями: как от ее Женечки мог родиться такой урод?

Не мог. Никак не мог!

А раз родился, значит, Люська шалава.

Но, несмотря на эти категорические рассуждения, у Тони Семеновой было и подозрение, и объяснение, как все-таки у ее сына мог уродиться такой страшный гномик…

Однако думать обо всем этом Тоне Семеновой было невыносимо тяжело. Потому что есть вещи, в которых никому нельзя признаться, — и особенно самому себе.

Когда-то в молодости, когда ее сын Женя еще лежал в колясочке, Тоня Семенова нарушила один запрет по обычной российской привычке плевать на всякие правила и запреты.

Всем известно, что, если на пляже, например, объявляют, что купаться нельзя, потому что в воде могут быть вредные бактерии, через пять минут все, кто загорает на пляже, — будьте уверены! — уже будут плескаться в воде. Это весьма загадочная черта русского характера, но на ней многое построено в нашей жизни. А сколько анекдотов родилось на подобную тему!

Конечно, Тоня знала о существовании запрета. И ей не надо было брать коляску с собой на работу. Это тоже категорически запрещалось!

Да и само место Тониной работы, «контора» эта — несколько комнат на третьем этаже серого здания! считалась в городке, где она в молодости жила, местом нехорошим. Никто толком не мог объяснить, что там происходит.

Но молва, как известно, на пустом месте не появляется.

И Тоня об этих сплетнях знала. Но такая работа, где и ребенок мог находиться при ней, — оставить сына дома Тоне было не с кем! — и зарплата неплохая идет, очень ей тогда была кстати.

И Тоня устроилась в эту контору уборщицей.

Приходила по вечерам, когда сотрудники уже покидали помещение. Мыла полы, вытирала пыль. Ничего, что нельзя было трогать, не трогала, как и требовала того инструкция.

Вот только коляску с сыном тайком от начальства Тоня брала с собой, ставила рядом, чтобы, если заплачет ребенок, сразу услышать.

Сын Женька спал, а Тоня спокойно убиралась.

Теперь, когда погибшего в разборке сына Женьки уже не было на свете, а ее внук, родившийся уродом, находился в приюте «Юная мама» вместе со своей матерью Люськой, Тоня Семенова с содроганием вспоминала, как брала тогда с собой на работу детскую коляску.

Тем более что погибший сын Женька не желал даже являться матери во сне. Презирал! Обиделся, видно, на свою мать сильно. Мало, мол, того, что внука в приют отправила, так даже и навестить его там не желает. Вот так бабушка!

И как ни было Тоне плевать на соседей и людскую молву, на своего сына наплевать она не могла.

Наконец Тоня решилась: накупила баночек с детским яблочным пюре, голубую пушистую фланелевую пеленку. Вытащила из своих запасов банку варенья — матери, для Люсъки-шалавы, — и отправилась.

Приют «Юная мама» был похож на обычный многоквартирный дом.

Но дверь «квартиры» Тоне Семеновой отворила не Люська, а какая-то женщина, как оказалось, воспитательница.

Тоня, собственно, и сама не знала, почему все-таки решила прийти, навестить Люську и внука. Наверное, все-таки хотела еще раз сказать Люське, что та шалава, еще раз предупредить, чтобы не лелеяла надежду вернуться когда-нибудь к ним, Семеновым, в дом…

Потому что срок, на который мамы, похожие на Люську, могли оставаться в приюте, был ограничен — не больше года. И год этот рано или поздно истечет.

Но, когда, поборов брезгливость, Тоня наклонилась над детской кроваткой, уродец ей улыбнулся.

Тоня не любила читать книжки и не знала, что подобное уже случалось не раз. Это описывали еще античные авторы: когда самые свирепые наемные убийцы приходили убить младенца, он улыбался им — и они не смогли исполнить приговора.

Всего этого Тоня, конечно, не знала.

Но что такое сила улыбки невинного существа, которое, не подозревая о злости человеческой и коварстве и о том, как его ненавидят, беспечно улыбается ненавидящим его, Тоня Семенова узнала. Испытала на себе.

И когда наконец она разогнулась над детской кроваткой, душа ее была смущена этой невинной улыбкой. Душа ее проснулась.

И хмуро глядя куда-то в сторону, Тоня сказала своей невестке Люське:

— Ладно! Перебирайся домой!

Ночью Тоне Семеновой приснился ее сын Женька.

Светлова сразу почувствовала неладное. У подъезда уже знакомого дома Семеновой толпились люди. Они были и на лестнице в подъезде, и на лестничной площадке перед дверью квартиры Семеновых. А сама дверь была распахнута настежь, и даже приставлена табуретка, чтобы не закрывалась.

Такое бывает только в одном случае… Когда в доме похороны.

Гроб был крошечный. Таких маленьких гробиков Аня в своей жизни никогда раньше не видела.

И закрытый.

Так хоронят тех, кого нельзя привести в божеский вид, чтобы продемонстрировать городу и миру.

Изуродованных во время страшных автокатастроф, потерявших надлежащий вид…

Уродливый младенец Женечка Семенов относился к их числу. Различие было только в том, что он таким в этот мир и явился.

Увидев девушку из поликлиники. Тоня Семенова, кажется, совсем не удивилась. В прошлый раз она выгнала ее, потому что понимала, что не из какой она не поликлиники, а «крутится» тут… Потому крутится, что что-то выведывает, вынюхивает.

Только такой охламон, как ее муж, позарившийся на дармовую выпивку, мог этого не понять.

Тоне, в общем, не было дела до того, что эта светловолосая девушка собиралась у них выведать.

Семенова боялась тогда только одного: что ненароком вылезет наружу то, в чем она и себе признаться не имела сил.

А именно в том, что у Люськи родился урод, виновата, очевидно, она. Тоня.

И это неизбежно бы «вылезло», начни Тоня Семенова вспоминать про свою жизнь в городке Октябрьский-27 и про Геннадия Николаевича Геца, фамилию которого якобы вскользь упомянула «девушка из поликлиники».