Яков Волчек - Карай. Сын Карая

Сейчас Геннадию Числову было лет двадцать шесть — двадцать семь. Его судили за участие в вооруженном ограблении, при котором были убиты двое: сторож, охраняющий магазин, и проходившая в ночной час по улице девушка — телефонистка междугородней станции, которая пыталась помешать грабителям. Всех бандитов приговорили к расстрелу. Один только Числов сумел доказать, что он находился далеко от места происшествия — на другой улице.

— А ведь это наверняка вся шайка под твоим началом была! — сказал майор Гукасян, когда Числова привезли в колонию. — И убил, вернее всего, именно ты. А отделался мягче всех.

— Ого, знакомый начальник! Разрешите поприветствовать? — Генка Дьякон поклонился. — Ваш черный глаз наш темный мир на три километра в глубь пронзает! Но судьи разбираются, конечно, не так глубоко, и я вышел с детским сроком, хотя, как вы сами понимаете, умолял прокурора, чтобы мне влепили вышку.

Он носил теперь густую каштановую бороду, почти до пояса. И странно было видеть молодое, красивое, жестокое лицо в обрамлении всклокоченных волос.

Обрить бороду Геннадий Числов не дал. Вежливо объяснил: «Я знаю, что у вас такой порядок и раз я попал в ваш монастырь, то должен подчиняться уставу. Но прошу со всей убедительностью сделать для меня исключение. Вам же, начальникам, удобнее, чтобы я остался в бороде. Особая примета: бородач! Начальство любит, чтоб у жулика были особые приметы. А я своим внешним видом исключительно дорожу и очень обижусь, если обреете».

С майором Гукасяном он всегда балагурил, очень точно, впрочем, удерживаясь в допустимых границах. Сейчас, стоя первым у ворот, он весело откликнулся:

— А ведь я заметно перековываюсь, гражданин начальничек, ключик-чайничек, только вы один не хотите признавать.

Майор Гукасян никогда не позволял излишних вольностей в обращении:

— Что это еще такое — «ключик-чайничек»?

— Песня; Художественное произведение. Откуда, как говорится, слов не выкидают:

— Отставить песню! — приказал майор.

К воротам подали грузовик.

Всех, кто назначен был на дорожные работы, пропускали через ворота по двое. Каждого дежурный останавливал на секунду и ощупывал карманы и бушлат на груди. В руках преступника любой ржавый брусок железа мог превратиться в смертоносное оружие. Затем заключенные по одному влезали в кузов машины.

Первым влез Числов и уселся на дно, привалившись спиной к борту и обхватив руками колени. За ним, соблюдая установленный порядок, стали подниматься остальные.

Машина должна была отвезти заключенных на работу в степь — за двадцать пять километров от лагеря. Там прокладывалась новая шоссейная дорога. Майор Гукасян охотнее всего посылал работать по этому наряду самых подозрительных. Там пустынно, посторонние не появляются, машины почти не ездят. И всё там на виду. Часовые, расположившись поблизости от работающих — в конце и в начале участка, — могли без труда предотвратить любую попытку побега. К тому же с машиной обычно отправляли троих конвоиров. Один с автоматом стоял впереди, в кузове грузовика, а все заключенные сидели на полу, другой — у заднего борта и тоже с оружием наготове, а третий ехал в кабине с шофером.

В это утро при отправке грузовика случилась маленькая заминка. И если бы ей придали значение, то, может, все обошлось бы благополучно.

Одним из последних в машину должен был влезть Федор Пузанков, парень могучего сложения, отчаянный и ловкий. Он был осужден на пять лет за злостное хулиганство. Когда подошла его очередь, он вдруг негромко сказал, что не поедет. У него болит живот.

Впоследствии один из конвоиров говорил, что ему показалось, будто Федор Пузанков чуть заметно подмигивал начальнику. Но тогда этот конвоир промолчал, а другие ничего подозрительного не заметили. Такие отказы были делом привычным. Но вполне возможно — это было решено потом, — что Федор Пузанков действительно хотел остаться в колонии и разоблачить сговор бандитов, подготовивших побег. У него был сравнительно небольшой срок, и ему, наверно, не хотелось рисковать.

— Значит, не едешь? — спросил для порядка дежурный. — Отдохнуть захотелось? Иди к врачу, докажи, что не симулируешь.

Он собирался уже отправить машину без Пузанкова. Но Геннадий Числов поднялся на ноги.

— Кто это не едет? Это Федор, что ли, у нас прихворнул?

— Я не еду! — с вызовом подтвердил Пузанков.

Геннадий выпрыгнул из машины. Захватив в кулак бороду, он с полминуты пристально глядел на отказчика.

— Заболел, значит, Феденька? Плохо чувствуешь себя, бедняжка?

— Не твоя печаль.

— На вежливость был ответ — хамство! А может, я твою болезнь понимаю?

— Иди ты… — вяло отозвался Пузанков.

— Ты будь своим, Федя, да без убытка. И все же соображай — мой тебе добрый совет, — с кем говоришь! — Геннадий придвинулся вплотную к рослому Пузанкову и коротко, зло бросил несколько слов.

Никто из близстоящих ничего не расслышал. Пузанков изменился в лице, замотал головой на бычьей шее:

— Все одно не поеду!

— Тогда и я останусь, — с холодной улыбкой объявил Геннадий. — Буду дружка своего лечить.

Федор оглянулся по сторонам. С бессильной ненавистью обратил взгляд на Числова — и словно сломался. Полез в кузов. Голову он опустил и уже не произнес больше ни слова.

Никто в ту минуту не понял смысла этого поединка. Если бы Числов приказал кому-нибудь отказаться от работы, тут на него, конечно, быстро нашлась бы управа. А сейчас, по видимости, все было в порядке. Один преступник, явный симулянт, отлынивает от работы, а другой уговаривает его не делать глупостей. И результат — оба едут на работу. Разве это плохо? Только похвалить Числова нужно за это, вот и все.

Конвоиры заняли свои места.

— Разрешаю отправление! — крикнул дежурный.

И машина тронулась.

Весь путь до места работы занимал примерно полчаса. Но уже через пять минут пришлось сделать остановку.

Двое заключенных повздорили из-за какого-то пустяка. Не успели конвоиры вмешаться, как Корюн Едигарян ударил камнем по голове Аскяра Велиева. Их тут же разняли, высадили из машины. Велиев испуганно повторял:

— Я ничего ему не делал… Он говорит: «Отодвинься». Пожалуйста, могу отодвинуться… Я хотел отодвинуться — он ударил… За что?!

Рана была, вероятно, не очень опасная. Но пострадавшего надо было все же поскорее доставить на перевязку. Хорошо, что еще недалеко уехали от лагеря.

Пострадавшего и преступника — обоих решили отправить обратно в лагерь. С ними пошел один из конвоиров — тот, что сидел в кабине с шофером.