Ричард Паттерсон - Степень вины

— Не тебе решать, какая семья хороша для Елены. Это сделает судья, а он послушает меня.

— И что же ты скажешь «ему»?

— Что все заботы о ребенке лежали на мне, в то время как ты задерживалась на работе, причем с человеком, который, судя по всему, был твоим любовником. Что я хочу, чтобы Елена осталась со мной. — Последовавшей за этим улыбкой он, казалось, наградил себя за рассудительность. — И что я не смогу заботиться о ней без шестидесяти процентов твоего заработка.

— Ты рехнулся.

В его голосе были торжествующие нотки:

— Таков закон, Тер. Я узнавал. А если ребенка отдадут тебе, неужели ты думаешь, что легко найти мужчину, который захочет чужого ребенка? Ты останешься одна.

Терри заставила себя сохранять спокойствие.

— Я не люблю тебя. Не думаю, что ты хороший отец для Елены. И не думаю, что наша «семья» хороша для Елены. И уж если мне придется остаться одной, я сумею стать для нее хорошей семьей. И если мне придется бороться за Елену, я буду это делать.

— Ты проиграешь. — Он помолчал, добавил подчеркнуто мягко: — Не переживай, Тер. Каждый второй уик-энд я разрешу тебе встречаться с моей дочкой.

Сказано было слишком прозрачно: Ричи хотел страхом удержать ее здесь, как в заключении. Немного странно, что какой-то мужчина или какая-то женщина, которых она не знает, будут решать, можно ли доверить ей воспитывать Елену, и это решение определит жизнь ребенка. Ричи будет спокойным и уравновешенным, а сможет ли она, Терри, объяснить судье, как на самом деле обстояли дела? Ей надо бы стать более решительной, решительней Ричи в его неутомимом стремлении подавлять, но даже мысль об этом лишала ее сил.

Она заставила себя говорить медленно и спокойно:

— Я забираю Елену и еду к маме. Нам надо решить, что говорить ей.

— Мы ничего не будем ей говорить.

— Будем. И будем говорить вместе.

Он стоял, нависая над ней. В темноте она могла видеть только его лицо, придвинувшееся почти вплотную.

— Мы ничего не будем говорить ей, — повторил он. — И мы никуда не пойдем.

Его голос дрожал от гнева, которого она раньше не слышала: ведь она осмелилась не подчиниться ему!

Она попыталась уйти. Он загородил ей дорогу.

— И все-таки я пойду. Пожалуйста, не усугубляй все это.

— Ты не понимаешь, Тер. Я не разрешаю тебе.

Она почувствовала, как забилось ее сердце. Она должна была что-то сделать. Положила руку ему на плечо, легко толкнула его, стараясь освободить себе дорогу. Он не сдвинулся с места.

— Ты, сука, — выдохнул он.

Она замерла, когда он поднял руку, чтобы ударить ее.

— Не делай этого!

— Ты все же хочешь уйти, Тер? — Рука его замерла в воздухе, готовая ударить, если она не скажет «нет», хотя бы жестом. — Или мы поговорим с тобой?

Терри молчала. Когда его рука поднялась выше, она вздрогнула.

— Не делай этого! — выкрикнула она снова и, повернувшись, бросилась к стене.

Она слышала, что он пошел вслед за ней. Она шарила по стене в поисках выключателя. Когда Терри зажгла свет и повернулась, Ричи был в двух футах от нее, стоял, все еще подняв руку, щурился от света.

Терри тяжело дышала:

— Давай, Ричи. Бей. Да не один раз. Так, чтобы суд это учел.

Его лицо залило красной. Но руку он не опустил.

Терри смотрела ему в глаза.

— Я должна признать, что обычно ты не оскорблял меня. Не то что мой отец мою мать. — Она вздохнула. — Теперь знаю почему. До того, как я встретила тебя, я была приучена уступать. И единственное различие между тобой и моим отцом во мне.

Ричи молчал, краснел, не сводя с нее глаз.

— Но со всем этим покончено, — спокойно заключила Терри. — Ударишь ты меня или нет, я ухожу. А если ты ударишь меня, это будет последний раз, когда ты ударил кого-либо.

Он все смотрел на нее, потом на смену гневу пришли смущение, растерянность, откровенная растерянность. Его рука опустилась.

Не показывай ему, что боишься, сказала себе Терри. Она знала, что не все еще кончено, — когда имеешь дело с Ричи, все можно считать законченным только тогда, когда он настоял на своем. Единственной ее целью было покинуть дом вместе с Еленой.

Терри заставила себя выпрямиться, показывая всем своим видом: она уверена, что Ричи не ударит ее.

— Мне нужно кое-что сказать Елене, — проговорила она. И прошла мимо него — пошла за дочерью, не оглядываясь.

Карло смотрел на гипсовую повязку на своей руке.

— Ну вот, теперь не смогу делать уроки.

Они сидели в баре, который оба давно любили: Пэйджит за то, что там хорошо готовили, и за белые скатерти, напоминавшие старый Сан-Франциско, Карло — за чизбургеры. Пэйджит потягивал мартини.

— Но читать-то ты сможешь. Переворачивать страницы можно и левой рукой.

Карло слегка усмехнулся:

— Посочувствовал, ничего не скажешь.

— Когда тебя действительно покалечат, Карло, тогда и вернемся к вопросу об уроках. — Пэйджит кивнул на пустую тарелку Карло. — Я думал, ты быстрее справишься.

— Я действительно был голоден. Но травматологическое отделение незабываемо.

Так оно и было. За два часа, что они провели в ожидании, перед их глазами прошли впечатляющие последствия городских трагедий: женщина с лицом, превратившимся в сплошной синяк, и с заплывшим глазом, почтенный джентльмен, избитый на улице до потери сознания, молодой латиноамериканец с огнестрельным ранением. Пэйджит решил, что его подстрелили в разборке торговцев наркотиками. Они с Карло смотрели на весь этот ужас молча — травмопункт определенно был не тем местом, где можно было поговорить. Измотанный врач посмотрел наконец рентгеновский снимок мальчика, наложил гипс, сказал, чтобы он пришел к нему через две недели, и отпустил их в ночь. Они еще находились в шоке от травмопункта, говорили мало, о чем-то незначащем, о Марии не сказали ни слова. Их короткие фразы о травме Карло были скорее реакцией на происшествие, чем беседой.

Сейчас они снова погрузились в молчание. Но, кажется, ни тот, ни другой не спешили уходить из этого бара. Может быть, подумал Пэйджит, поспеши они домой — сразу будет заметно, что им неловко друг с другом, и, кроме того, дома они будут ближе к ожидающему их завтра решению судьи. О чем сейчас думает Кэролайн Мастерс? Или Мария Карелли?

Он заказал себе кофе и десерт для Карло. Мальчик, оглядывая бар, крутил в руке ложку, явно не зная, с чего начать. Это действовало на Пэйджита угнетающе.

Карло смотрел на ложку. Не поднимая глаз, сказал:

— Ты сегодня был великолепен. То, что ты сделал для нее, просто замечательно.

— Честно говоря, Карло, я и сам не знаю, для кого я это делал. — Пэйджит помолчал. — Помнишь тот первый вечер, когда ты сказал, что я не должен заниматься этим случаем?

— У-гу. Я думал, что ты не веришь ей.

— Я сожалею об этом. Но я сделал все, что мог.