Валерий Ильичёв - Тайны «Семи грехов»

— Тут бери глубже: воспылал страстью к жене своего охранника. Забыл заповедь: не люби, где живешь. Но мы-то с тобой, Волин, об этом всегда помним! Не так ли?

— Ладно, Кондратов, хватит подкалывать! Лучше скажи, бриллианты нашли?

— А как же: уголовный розыск недаром свой хлеб ест. Вложили в закрома государства кругленькую сумму.

— И где они были?

— У Хвоста.

— А как они к нему попали?

— Другому журналисту я бы наврал в три короба, а тебе скажу честно: не знаю. Скорее всего Хвост их получил в качестве отступных от доли в фирме Дыма. Главное, что бриллианты с нашей помощью завершили кровавый путь по человеческим судьбам. И ещё одно достижение: на несколько уголовников в городе стало меньше.

— Спасибо, Кондратов. Материал, действительно обещает быть сенсационным. Когда сможешь рассказать подробности?

— Да хоть завтра. Давай посидим где-нибудь как белые люди. Можем же мы позволить себе хоть иногда развлечься. Кстати, как у тебя дела с корректоршей? Понравилась она мне. Когда надумаешь рвать отношения, сообщи. Не обижай друга!

— Слишком уж ты разгулялся, Кондратов. Не забывай как Хвост свою жизнь кончил!

— Не серчай, Волин. Совсем шутки понимать разучился. Ну все, до связи.

Слышавший разговор Анатас повернулся к печальному Себу:

— Возгордился сыщик не в меру. И ликвидацию бандитов и возвращение бриллиантов себе приписал. Думает, что обошелся без нашего совета и участия. А ты, стажер, не грусти. Нам тоже есть что указать в победных отчетах.

— И чем же мы отличились?

— Погибшие жертвы и закончившие земной путь бандиты уже никогда не смогут исправиться. Им придется отвечать перед Высшим Судом за все совершенные и оставшиеся нераскаянными грехи. В сой актив запишем и сыщика из МУРа. Он с нашей помощью накуролесил немало. Заметь: из самых лучших побуждений.

— А литератор? Он же жив и избежал тройной опасности: и самолет уцелел и оба угрожающих ему мафиози погибли.

— Превратим поражение в победу. Доложим, что сами продлили ему жизнь, предоставляя возможность окончательно погрязнуть в грехах.

— Так он уже три дня в Москве. И даже не делает попыток встретиться с любовницей.

— Что такое три дня по сравнению с вечностью? Давай наберемся терпения и понаблюдаем за нашим любвеобильном Дон-Жуаном. Надежда по законам этого мира должна умирать последней.

Анатас с удовлетворением заметил, как у стажера заблестели глаза: «Ишь ты, обрадовался! Не понимает, что его мелких достижений едва хватит для получения зачета по земной практике. Для моего смещения этого явно недостаточно. И я смогу продолжить работу над моей нескончаемой трагической пьесой. По крайней мере до прибытия нового стажера — родственничка влиятельного лица».

Анатас умиротворенно прикрыл глаза. Но Себ, напряженно следящий за Волиным, не дал ему расслабиться: Смотри, в каком смятении пребывает литератор. Его колотит, как в лихорадке. Он бегает по комнате как плененный зверь.

— Зри в корень, Себ. Прочти ход его путанных мыслей.

А растревоженный разговором с сыщиком Волин не мог сдержать своего раздражения: «Этот мент испортил мне настроение, заговорив о Вере. Я и так постоянно думаю о ней. Порой желание заключить в объятия любимую женщину пересиливает клятву, поспешно данную в самолете. Но неужели теперь мне надо отказаться от личного счастья и всю оставшуюся жизнь провести с поднадоевшей, вечно недовольной женой?»

От мрачной перспективы Волина передернуло. Он быстро накинул пиджак и решительно направился к выходу. Из соседней комнаты выглянула Ольга:

— Куда на ночь глядя собрался?

— Позвонил приятель из МУРа. Они сейчас раскручивают сенсационное дело. Меня пригласили участвовать на завершающем этапе.

— Это не опасно?

— Ну ты, как всегда глупость городишь! Сыщики их повяжут, а мне только позволят поговорить с арестованными.

Ольга с подозрением посмотрела на мужа и раздраженно дернула плечиками:

— Значит домой тебя сегодня не ждать?

— Откуда я знаю, как муровцы там управятся? Возможно всю ночь подвозить арестованных будут. Это зависит от численности бандгруппы.

Ольга обиженно поджала губы и молча скрылась в своей комнате, демонстрируя явное недоверие к россказням мужа.

Волин поспешно выскочил на лестничную клетку: «Складно я наврал! Даже если она не поверила — не подкопаешься. Впереди целая ночь с любимой женщиной! Такой случай упускать нельзя!»

Но по мере приближения к дому любовницы решимость Волина ослабевала. Боязнь нарушить обет полного отказа от греха заставила его остановиться посреди Арбата. В задумчивости он осмотрелся. В сгущающихся сумерках отчетливо виднелась застывшая на троне бессмертия величавая в своей непогрешимости Турандот. Рядом над древней улицей молчаливо возвышалось массивное здание, увенчанное башней — рыцарем. Внезапно Волина охватило острое чувство вины: «Мне кажется что этот строгий страж и юная невинная Турандот проницательно догадываются, куда я направляюсь. И в их глазах легко угадывается легкое презрение и осуждение. Но надо же как разыгралось воображение! К чему эти сомнения? Разве я не имею права на счастье? К тому же мне как литератору нужно обилие новых впечатлений и свежесть чувств, чтобы творить. А рядом с постоянно раздраженной женой разве создашь что-нибудь прекрасное и вечное?»

И Волин решительно зашагал в сторону дома, где жила Вера.

Анатас покровительственно хлопнул Себа по плечу:

— Так кому человек врет чаще всего?

— Еще раз убедился: самому себе. Значит мы победили?

Анатас промолчал. Он неотрывно наблюдал за Ангелом с печальными глазами, незримо зависшего над головой стремящегося навстречу очередному грехопадению литератора: «Хранитель не отвернулся от него окончательно. А пока человек жив не бывает окончательной победы ни у нас, ни у Ангела».

Анатас повернулся к напарнику, чтобы поведать ему эту Главную Истину, но промолчал: «Пусть тщеславный юнец познает её сам методом проб и ошибок».

А литератор обостренным чувством уловив неосторожно отпущенную на волю и витающую в воздухе мысль с удовольствием смаковал, повторяя, как назойливый мотив, понравившееся ему начало фразы: «Пока человек жив…».

Перед домом Веры он остановился в раздумье: «Когда — нибудь я напишу книгу о Жизни, о Смерти, о Вечности. Но как заслужить право на такое творение?»

А Ангел и Духи искушения продолжали незримо кружиться над литератором, в голове которого настойчиво продолжала звучать одна и та же неоконченная фраза: «Пока человек жив…».