Сергей Рокотов - Слепая кара

А теперь вот… Люба вскочила на ноги, огляделась по сторонам. Потом опять присела к Николаю, поглядела в его лицо. «А-а-а,» — застонала от ужаса и, содрогаясь, закрыла ему глаза. И ринулась в коридор.

— Вера Александровна! Вера Александровна! Вы дома?! — закричала она и бросилась к ее двери, стала яростно барабанить в нее. Дверь была заперта, за ней не было ни звука. «Дома нет. А утром вроде была, — подумала Люба. Какой у милиции номер? 01? Нет, это пожарная, скорая 03, значит, 02.» Набрала две цифры дрожащими пальцами.

— Приезжайте, приезжайте!!! — кричала в трубку Люба. — Здесь убийство. Мужа моего убили, Колю!

Улица Бабушкина…

Бросила трубку и побежала опять в комнату. Ей все не верилось, что такое могло произойти в их семье.

У них дома — труп, кровь, рана в груди. Ведь только часа два назад она разговаривала с Колей. Он был с тяжелого похмелья, мрачный, смурной. Велел ей купить бутылку водки и две бутылки пива. Водку она покупать не стала, купила три бутылки пива, думала, обойдется. Их магазин был на ремонте, продавцы отправлены в отпуск. А откроется ли вновь, никто этого не знал. В округе многие магазины закрывались на ремонт, а после ремонта там обосновывались магазины импортной техники, компьютеров, сантехники. Продмагов становилось все меньше Оттого-то и мрачен был Николай, маявшийся от безделья, оттого-то и пил почти каждый день.

Николай лежал с закрытыми глазами на ковре.

Губы скривились в страшной улыбке. Люба села на диван, закрыла лицо руками.

Вскоре раздался звонок. Приехала милиция. Вошли трое. Один крепкий, в плаще и шляпе. Другой в форме.

Третий маленький, с фотоаппаратом.

— Инспектор Гусев, — представился тот, который в штатском.

— Здравствуйте, — сказала Люба и заплакала. — Вот… понимаете… Я пошла в магазин, а тут… Вот так…

Маленький стал фотографировать убитого с разных сторон.

— Рассказывайте все по порядку, — велел Гусев.

— Ну, значит, я Фомичева Любовь Михайловна. Это вот мой муж… Фомичев Николай Николаевич. Значит… Я пошла в магазин за покупками. Николай был дома…

— Во сколько именно вы вышли из дома?

— Я… вышла из дома… А, вспомнила! Как раз «Девушка по имени Судьба» кончилась. В десять часов кончилась. А после, значит, я оделась и пошла. Ну… минут двадцать одиннадцатого из дома вышла.

— Когда вы вернулись домой?

— Точно не знаю, но минут сорок назад. В начале первого, значит Вхожу вот, а он…

— Как он лежал?

— На животе. Я его перевернула, поглядеть захотелось. Может, думала, живой еще. Не надо было?

— Ну что теперь говорить? Конечно… Но вы ведь думали, живой.

— Конечно, мало ли что. А перевернула, он такой страшный, глаза открыты, ой, страшный, здесь рана, а крови…

— А откуда это белое пятно?

— Да это молоко, бутылка разбилась. Пиво вот целое, а молоко почему-то разбилось, разлилось. Кровь течет, молоко течет, страшно так…

Люба откинулась назад на диване, закрыла лицо руками.

— Вы возьмите себя в руки, Любовь Михайловна.

Нам важно выяснить все подробности.

— А что выяснять-то? Идите в соседний дом, квартира… вроде бы сорок два или сорок четыре. А там найдете. Трыкина Вовку берите, это он убил. Если не убежал, проклятый…

— А в чем дело?

— Как в чем? Пили они вчера втроем — Колька, Вовка Трыкин и Васька Сапелкин. Побазарили они с Вовкой, Колька его из квартиры на лестницу и выпихнул. А тот крикнул: «Ну, попомнишь меня!» Вот он небось и прирезал, гад, спьяну. Дурное дело нехитрое.

— Сергеев! — распорядился Гусев. — Иди, приведи сюда этого Трыкина. Где он работает, Любовь Михайловна?

— Где? Да нигде не работает, хрен его знает, на что пьет, собака! Жена его, знаю, уборщицей в трех местах, но на ее деньги сильно не напьешься. Ворует небось где-то. Мало ли сейчас проходимцев всяких. И зачем его Колька домой привел?! На горе себе! Как теперь наш Толечка без отца расти будет? И снова заплакала.

— Ладно. Сергеев, иди к Трыкину домой, доставь его сюда.

Сергеев, высокий, с лейтенантскими погонами, молча отправился исполнять приказание. Гусев продолжал спрашивать Любу:

— Живете с кем? Квартира отдельная?

— Да нет, с подселением, соседка одна есть. Вера Александровна. Врач, на пенсии. А у нас двое детей.

Наташа от первого моего мужа, она в книжном магазине работает, и Толик, он в школе сейчас.

— А какие у вас основания, Любовь Михайловна, подозревать этого… Трыкина?

— Основания? Да какие там основания? Поганый он, понимаете, поганый! Въедливый такой, на язык очень грязен, и глаз у него нехороший. Ну а вчера они поссорились, подрались почти даже.

— А до этого какие у них были отношения?

— Какие там отношения? Соберутся и пьют. Курят, матерятся, сами понимаете.

Тут вдруг до Любы стало доходить, что пьянкам этим пришел конец, что многому пришел конец, и она с удивлением и даже испугом стала осознавать, что почувствовала облегчение. Говорила она с Гусевым охотно и уже не ощущала того ужаса, который испытала, увидев мертвого Николая. «Ох, и стерва же я», — подумалось ей.

— А ссора между ними на какой почве произошла?

Тут Люба замялась.

— Да… понимаете, к дочке моей он стал приставать, к Наташе. А Колька заступился. А тот ему наговорил чего-то. А Колька его на лестницу и выпихнул.

А тот угрожать начал. Ну и вот, сами понимаете, — я в магазин пошла, а тот пришел и прирезал. Трудно, что ли?

— Вам прямо следователем работать, Любовь Михайловна. Так здорово вы все расписали, — усмехнулся Гусев.

— Это дело ваше. Вы спрашиваете — я отвечаю, — обиделась Люба.

Пока они беседовали, тот, который фотографировал, колдовал над трупом Коли, осматривал вещи, видимо, отпечатки пальцев снимал. Это Люба в фильмах видела. Ей становилось интересно.

Вскоре появился и Сергеев.

— Ну как? — спросил Гусев.

— Да неудачно, товарищ капитан. Единственно, в чем повезло, жена его домой пришла. Так она говорит — Трыкина со вчерашнего вечера дома не было.

— Врет! Все врет, зараза! — крикнула Любка, входя в раж. — Разумеется, она своего мужа будет выгораживать!

— Вы погодите, — попросил Гусев.

— А чо годить-то? Ща она скажет, что он еще вчера в Сочи улетел или в Монте-Карло. Верьте ей больше.

Возьмите и прижмите ее, сучку, как положено…

— Да мы сами разберемся, Любовь Михайловна.

— Знаем мы… Слышали по телевизору, сколько у вас нераскрытых убийств. А тут дело ясное… Вы сами поймите, кормильца потеряли… двое детей, вдруг заплакала Люба, до того ей стало жалко… только не Колю, а саму себя. До нее дошло, что жить-то им теперь вовсе не на что, разве что на Наташину зарплату. Почему ей такая судьба? Сашка погиб, Кольку убили, ей уже сорок шестой год идет, кому она теперь нужна?

Была хоть при муже каком-никаком, а теперь… Одна-одинешенька.