Владимир Константинов - Жертва мистификации

Лица Аристарховой и Шмыгова выразили растерянность. Они переглянулись, не понимая, о чем говорит майор.

— Ну, зачем же вы так, Дмитрий Константинович, — «празднуете»? — решила наконец обидеться красивая вдова. — Вы ведь сами видели, как я переживала смерть Михаила Киприяновича. Просто, решили его помянуть, несколько расслабиться. Что здесь такого плохого?

— Простите, Мира Владимировна, я, верно, не так выразился, — миролюбиво улыбнулся Беркутов. — Бога ради, простите!

— Присаживайтесь к столу, Дмитрий Константинович.

— Спасибо, Мира Владимировна, но вынужден отказаться. Только-что из-за стола. А вот с другом вашего семейства я бы с удовольствем побеседовал. — Беркутов повернулся к Шмыгову. — Вы не возражаете?

— Конечно же, какие могут быть вопросы, — охотно согласился тот.

— Тогда пройдемте в кабинет.

В кабинете все было по-прежнему. Не было лишь пустык бутылок и хрустального стакана, да створки окна на этот раз были плотно закрыты. Мужчины сели на небольшой кожаный диванчик у дальней стены. Закурили. Шмыгов сходил в зал принес пепельницу, поставил на диван между ними.

— Я весь внимания, Дмитрий Константинович.

— Вы давно знали покойного?

— Пять лет. Это ведь он помог организовать первую персональную выставку нашей нынешней знаменитости художника Стрельникова. С его легкой руки тот и пошел в гору. Н-да. На этой выставке мы и познакомились.

— Какие между вами были отношения?

— Самые теплые. Мы были друзьями. И я, не без основания, горжусь этим.

— А что за причины, заставили его это сделать?

— Ума не приложу! Для меня самого это большая загадка. Миша был не из тех, кто легко расстается с жизнью. Он был жизнелюбом. И я до сих пор не могу понять, что заставило это сделать. Мира говорит, что здесь было две пустых бутылки из-под водки. Возможно, белая горячка?

— Возможно. У него были враги?

— Конечно, как у всякого порядочного человека.

— Когда вы видели его в последний раз?

— С неделю назад. Я заходил к нему в офис.

— Вы не заметили никаких странностей в его поведении?

— Нет, абсолютно никаких странностей я не заметил. Он был, как всегда, доброжелателен, сдержан. Он таким был по характеру, — не очень разговорчивым.

— А каковы были его взаимоотношения с женой?

— С Мирой? По-моему, самые теплые. Он её любил и был ей благодарен, что она помогла ему заглушить боль утраты жены и сына. Вы в кусе?

— Да. Где вы были вчера вечером?

— В Доме ученых академгородка на открытии выставки все того же Стрельникова. Вначале на торжествах по случаю открытия, а затем, отметили это дело в ресторане. А что?

— Нет, ничего. Просто спросил. А какая у вас машина, Павел Александрович?

— Пятисотый «Мерседес». А это что, имеет какое-то значение для дела? — Красивые карие глаза Шмыгова стали колючими.

— Неужто картинами можно заработать на такую машину?

— Разумеется. Я известный художник-портретист. Мне заказывают портреты очень богатые люди, которые и платят соответственно.

— Ясно. Что ж, большое спасибо за информацию. — Беркутов открыл дипломат, достал бланк объяснения, протянул Шмыгову. — Будьте добры, напишите все, что говорили мне.

— Это необходимо?

— Конечно. Нам же надо будет скоро принимать решение.

— Хорошо, — сказал художник. Достал авторучку и пересел за письменный стол.

Беркутов вышел в зал. Аристархова сидела в кресле, закинув ногу на ногу, курила.

— Не жалаете ли коньячку, Дмитрий Константинович? — предложила она, улыбаясь.

— Нет, спасибо. Я за рулем.

— И что вы от всего отказываетесь, странный вы человек? — Она встала и грудью пошла на приступ «противника».

Дмитрий мысленно усмехнулся: «Ни фига у тебя, гражданочка, не получится. Дмитрий Беркутов защищен любовью такой женщины, рядом с которой ты выглядишь просто красивой бульварной девкой. Не более того. Так что, заканчивай свой цирк. Дохлый номер! Вот если бы ты ко мне подкатила эти вот штуки года полтора назад, то я бы неприменно выяснил из чего они сделаны. А сейчас, извини. Сейчас у меня „вместо сердца пламенный мотор“. Вот так примерно обстоят дела».

Она подошла к нему вплотную, с предыханием прошептала:

— Я вам нравлюсь?

— А для убитой горем вдовы вы выглядите совсем даже неплохо, — насмешливо проговорил Дмитрий.

Лицо её разом поскучнело, глаза потухли, губы закапризничали:

— Ах, не напоминайте мне об этом, а то я снова расплачусь. — И действительно, в её глазах уже заблестели слезы. Артистка! Определенно.

Метрдотель ресторана Воскресенский Алексей Георгиевич, дежуривший вчера вечером, был выходной. Из вчерашней смены официантов также никого не было. Взяв у директора домашний адрес Воскресенского, Беркутов отправился к нему домой.

Воскресенский оказался рослым осанистым мужчиной лет сорока-сорока пяти, с красивым и подвижным лицом старого ловеласа — любимца женщин. Его осанка выдавала в нем бывшего военного или спортсмена, прошедшего школу современного менеджмента. Потому он, вместо прищелкивания каблуками, постоянно кланялся и улыбался. Едва взглянув на фотографию Аристархова, метрдотель тут же его признал.

— Я очень хорошо его помню. Кто он такой я, правда, не знаю, но, по всему, какой-то крупный бизнесмен.

— Отчего вы так решили?

— "Птицу видно по полету", — воздев глаза, продикламировал метрдотель народную мудрость. — Высоко летает.

— Он с кем-то здесь вчера встречался?

— Так он же прибыл на день рождения Ларисы Плитченко. Я их лично обслуживал в банкетном зале.

— А кто она такая?

— Народная артистка Советского Союза, — гордо проговорил Воскресенский. — Неужто не знаете?

Во взгляде его читался ни один только укор, но и сочувствие к убогому майору милиции, который не знает великую актрису.

— Ну, кто ж не знает Ларису Плитченко, — решил тут же реабилитироваться Дмитрий. Действительно, в Новосибирске не было, наверное, человека, кто бы не знал актрисы «Красного факела» Ларисы Плитченко, актрисы, которая могла бы украсить любую сцену любого театра. Ее участие в таких, ставших уже легендами, спектаклях, как «Барабанщица» и «Варшавская мелодия» сделали их не только лучшими в стране, но и великими, поднятыми поистине на космическую высоту.

— Вы не заметили, в каком настроении был этот коммерсант?

— Нет, ничего такого я не заметил. Мужчина, как мужчина.

— А как он вел себя за столом, с кем разговаривал?

— По-моему, он произносил тост. Да, точно. А об остальном говорить не берусь, не помню.

— А когда он покинул ресторан?

— Когда покинул?... — Воскресенский задумался, припоминая. — А знаете, довольно рано. Одним из первых. Не было ещё одиннадцати.