Итало Звево - Убийство на улице Бельподжо

— Один билет до Удине!

— Какого класса?

Обэтом он не подумал.

— Третьего.

Он выбрал третий класс не из экономии, а из осторожности: там его сильно поношенная одежда не привлечет внимания.

— Туда и обратно, — быстро прибавил он и сам удивился тому, какая удачная мысль пришла ему в голову.

Собираясь уплатить за билет, он вытащил пачку банкнот, но тут же снова сунул их в карман — они были достоинством в тысячу флоринов каждый. Потом он отыскал тоненькую пачку, где были банкноты по десять флоринов, и расплатился.

Теперь, когда в кармане у него лежал билет, ему показалось, что дело уже наполовину сделано. Даже больше, чём наполовину, ведь ему уже не надо ни с кем разговаривать. Останется только спокойно сидеть в купе вагона рядом с этими женщинами, не внушавшими ему почти никаких опасений, а остальное сделает за него паровоз.

Надо было как-то заполнить время до отхода поезда. Он засунул руки в карманы и ощупал банковые билеты. Они были шелковистые и словно символизировали роскошную жизнь, которую сулили.

Не вынимая рук из карманов, он прислонился к пилястре возле входа: тут было темно и он мог видеть отсюда все помещение, оставаясь незаметным. Хотя он чувствовал себя в полной безопасности, но все же считал нужным принять меры предосторожности.

Ощупывая банкноты, он не ощущал особой радости и говорил себе, что это происходит потому, что у него нет уверенности, дадут ли ему возможность спокойно обладать ими. Но дело было не только в этих сомнениях, — мысль о совершенном преступлении вытесняла все остальные. Нет, он не испытывал ни тревоги, ни угрызений совести. Но то неприятное ощущение, которое возникло в правой руке, когда он нанес удар, теперь, казалось, распространилось по всему телу. Подумать только, такой мгновенный, короткий удар — а отдается в каждой клеточке! Он не мог заставить себя не думать об этом.

«Дай-ка сюда мои деньги», — сказал Антонио, разом остановившись. А он уже принял решение не возвращать пачку и боялся, как бы Антонио не догадался об этом; поэтому он сделал движение, которое должно было усыпить подозрительность Антонио: протянул левую руку, в которой были зажаты деньги, отлично понимая, что они стоят довольно далеко друг от друга и тому не дотянуться до банкнот. Антонио порывисто шагнул вперед, и если нанесенный ему удар был таким страшным, это отчасти объяснялось тем, что он сам двинулся навстречу ножу. Антонио согнулся от боли, не поняв еще толком, что с ним произошло. Прижал руки к груди, и они тут же покрылись кровью. Он испустил вопль, рухнул наземь и сразу же замер. Как странно! Предсмертный вопль Антонио прозвучал сурово и торжественно; даже звук голоса у него стал совсем другой, трудно было поверить, что он принадлежал тому же человеку, который только что молол какую-то пьяную чепуху. «Да, это и впрямь был самый серьезный миг в жизни бедняги Антонио!» — серьезно подумал Джорджо.

Внезапно ход его мыслей был прерван. В зал ожидания быстрым шагом вошел полицейский и направился прямо к кассе. У Джорджо кровь заледенела в жилах. Неужели его уже ищут? Он подавил инстинктивное желание выбежать на улицу и не тронулся с места; но потом, заметив, с каким оживлением полицейский разговаривает с кассиром, он решил, что тот явился специально затем, чтобы помешать ему уехать, и скользнул в дверь, скользнул так бесшумно, что даже две крестьянки, сидевшие возле самого выхода, не заметили его исчезновения.

На темной площади царило такое спокойствие, что он усомнился в том, следовало ли ему убегать, но возвратиться в зал ожидания все-таки не осмелился. И решил немного постоять тут, надеясь, что фортуна, быть может, улыбнется ему и подскажет, как действовать дальше. Принять такое решение и выполнить его было нелегко, потому что по-настоящему спокойно он почувствовал бы себя лишь в том случае, если бы подчинился инстинкту и сломя голову бросился подальше от этого места. Достаточно ему было взглянуть на человека, в кармане у которого, быть может, лежал ордер на его арест, и вся отвага, которой он только недавно кичился, мгновенно улетучилась. Джорджо подумал, что ему следует принять такую позу, чтобы меньше бросаться в глаза, и опустился на каменные ступени лестницы. Сидеть было неудобно, но он знал, что более естественной позы ему не придумать: несколько дней назад, когда он, после вынужденного поста, продолжавшегося двое суток, плотно пообедал, он так же уселся на каменные ступени церковной паперти и заметил, что никто из прохожих не обратил на него никакого внимания.

Может, все-таки уехать? Собраться с духом и уехать, доверившись слепому случаю, не думая о том, что при посадке в поезд или на ближайшей станции его могут задержать? Еще больше, чем боязнь этого, его останавливал страх перед тревогой, которая охватывала его при одной мысли об аресте.

Ему удалось облечь этот страх в подобие разумного довода:

«Отъезд означал бы бегство, а бегство — уже признание. Если меня схватят, то я пропал, пропал безвозвратно!»

Уж лучше остаться… Как только он окончательно решил не уезжать из города, ему сразу же начали приходить в голову доводы, благодаря которым такое решение стало казаться разумным. Кто мог его выследить? Два или три человека, которым он был даже незнаком, видели его с Антонио, да и происходило это совсем в другом конце города, далеко от того места, где он жил.

Испытав первый приступ малодушия, он уже не мог собраться с духом. Лихорадочно работавший мозг подсказывал ему полезный шаг; обманывая самого себя, он как бы обдумывал его, но в действительности ни на минуту не допускал мысли осуществить его: ему мучительно хотелось узнать, чт о уже известно людям об убийстве и кто, по их предположениям, совершил его. Он бы мог снова отправиться к месту преступления и осторожно обо всем разузнать. Однако в этом случае непременно пришлось бы говорить о совершенном убийстве, говорить, быть может, с полицейским… При одной мысли об этом волосы вставали дыбом у него на голове.

Нет! Лучше сразу вернуться в логово, которое уже столько лет служит ему пристанищем, и не выходить оттуда подольше. Он будет продолжать привычный образ жизни, он не позволит себе ничего, что может навлечь на него подозрение.

Чтобы добраться до своего жилья в старом предместье, ему надо было пройти по широкой улице Торренте. Непреодолимый страх перед ярко освещенным проспектом парализовал его, он убедил себя в том, что страх этот вполне основателен, и двинулся по пустынной улочке, которая привела его на холм, расположенный рядом с широкой улицей; но она лежала далеко от центра и в этот час была безлюдна и скудно освещена. В конце концов, выбирая самые темные улицы, он, сделав огромный крюк, добрался до другой части города. И остановился перед дверью, расположенной чуть ниже уровня мостовой. Проскользнул внутрь, закрыл за собой дверь и, только очутившись в полной темноте, почувствовал себя спокойно. Да, он допустил оплошность, когда пошел на вокзал, но теперь, когда ему удалось благополучно возвратиться домой, он считал, что промах исправлен.