Валерий Барабашов - Золотая паутина

Секретарша Битюцкого подняла на вошедших строгие глаза, сказала, что Альберт Семенович говорит по телефону с Москвой, надо подождать, на что Виктор Иванович спокойно уронил:

— Ничего, мы там, в кабинете, подождем.

Все четверо вошли в кабинет Битюцкого, сели у стола. Альберт Семенович, действительно говоривший по телефону, глянул на вошедших, лицо его изменилось. Он быстренько свернул разговор, зачем-то поправил форменный галстук, спросил притворно-радушно:

— Виктор Иванович?! Чем обязан?

— Да вот, в гости к вам зашли, Альберт Семенович… Что это на дверях фамилия ваша не значится?

— А… Да так, знаете ли… Кому надо, найдут и без фамилии на двери.

— Это уж точно, — согласился Русанов и положил перед Битюцким постановление на задержание.

Битюцкий глянул, поднялся. Встали и чекисты — не выкинет ли чего-нибудь арестованный? Но Битюцкий вел себя спокойно.

— Я знал, что ты придешь, Виктор Иванович. Только не знал, когда именно.

— Чего ж себя мучили, Альберт Семенович? Рядом живем.

— Надеялся все на чудо, Виктор Иванович. Вдруг пронесет. В жизни всякое случается.

— Ну-ну. Не повезло, значит. Ключ от сейфа, Альберт Семенович!

И снова Битюцкий переменился в лице — черт, как он мог забыть?!

А Виктор Иванович тем временем выкладывал из сейфа его содержимое — какие-то бумаги, папки, кобуру от пистолета. Вдруг рука его нащупала на дне массивного литого ящика нечто твердое, завернутое в бумагу. Вытащил, развернул.

— Что это, Альберт Семенович? — спросил Виктор Иванович с невольной улыбкой.

— Да видишь же, чего спрашиваешь?! Хрен.

— Золотой, что ли?

— Золотой.

Виктор Иванович подержал вещицу на ладони, дал посмотреть и Коняхину с Кубасовым, сказал:

— Недорого же вас ценили, Альберт Семенович. Совсем недорого!

Долматова упорствовала еще недели полторы. Но с каждым новым допросом, с каждым днем пребывания в ненавистной ей камере следственного изолятора отступала, сдавалась под натиском улик и признаний: Битюцкого, Сапрыкина, Дюбеля, Рогожиной, Соболь, Мамедова, Жигульской… Она вдруг остро — кожей — ощутила, разумом поняла, что стоит вопрос ее жизни: слишком серьезными были выдвинутые против нее обвинения, недвусмысленными были и соответствующие статьи Уголовного кодекса.

И Валентина заговорила — назвала Гонтаря и его группу боевиков, рассказала, как готовилось убийство мужа, Анатолия, каким образом удавалось ей обманывать всех на заводе, воровать золото, какую роль играл в их деле Семен Сапрыкин, при каких обстоятельствах познакомилась с Битюцким…

Следователь прокуратуры Краснов едва успевал записывать.

Пришла наконец в Придонск запоздалая южная зима. По календарю была уже вторая половина января, давно бы матушке пора укрыть город и его окрестности толстым снежным одеялом, прикрыть продрогшую и измокшую за длинную холодную осень землю, поберечь растения в парках и скверах — так раньше и было, — но случилось что-то непонятное в небесной канцелярии: холода со снежными заносами все никак не обрушивались на большой город, слякоть всех измучила и всем надоела, и казалось, не видно ей конца, а настоящей зимы и в этом году никто не увидит. Но в природе существует свой баланс, и всевышний, занятый другими, более важными делами на земле, просто упустил сроки, когда надо было сыпануть на Придонск снежку и метелей. Слякотные, холодные дожди вперемешку со снегом сменились вдруг снегом настоящим, обильным, за неделю его навалило на улицы столько, что враз встал расслабленный, привыкший к теплу и чистым улицам транспорт, а по тротуарам потянулись бесчисленные цепочки раздосадованных, ругающих городские власти пешеходов.

Обычно послушный и неприхотливый, прижившийся и на разбитых городских улицах, «мерседес» Гонтаря на этот раз капризничал, недовольно фыркал перед сугробами, визжал колесами, возил своего хозяина скверно. А машина Михаилу Борисовичу была в эти дни как раз нужна, очень нужна. К промышленным товарам, которые пропускал через себя кооператив «Феникс», прибавились теперь и продовольственные, они оказались более выгодными, чем всякие там куртки-штаны: ест каждый человек, и ест каждый день. Колбасный и иной продуктовый дефицит перекинулся из столицы и в Придонск, вмиг исчез с прилавков обычно лежалый, не пользующийся особым спросом товар — сало, консервы, чай, разные там крупы-вермишели… Город подивился сначала такому факту и заметно растерялся, недоумевал: да как же так? Живем на богатейших черноземных землях, область в основном сельскохозяйственная, довольно сытно кормила не только себя, но и других. Куда же теперь все подевалось? И пока по радио и телевидению депутаты-радикалы с умными лицами объясняли слушателям и зрителям, что так, мол, и должно быть, порваны в новой структуре хозяйственно-экономические связи, а новые, рыночные, пока не налажены, Гонтарь, посмеиваясь, делал свое дело: скупал на базах и в магазинах продовольствие, организовывал встречи с деловыми людьми — большей частью южанами, приезжающими в Придонск на больших, крытых грузовиках. Обратно эти грузовики, нагруженные дефицитными товарами под завязку, вереницей двигались на Кавказ, а может, куда и подальше. Впрочем, это Михаила Борисовича уже не интересовало.

Ах, как хорошо шли в «Фениксе» дела в последние месяцы ушедшего года! Как быстро рос оборотный капитал предприятия, как быстро богател Михаил Борисович! Деньги им с женой давно уже было некуда применить — все у них куплено, все у них отложено впрок. Марина стала своим человеком во всех ювелирных магазинах — ее знали, оставляли лучшее и самое дорогое — бриллиантовые кулоны, кольца, серьги… Квартира их превратилась в склад дефицитнейших товаров и деликатесов; ужиная, они с Мариной весело смеялись, глядя цветной телевизор, где показывали, как в каком-то большом городе, некогда зажиточном и сытом, дрались в очереди женщины; обнищавшие и голодные свердловчане намеревались менять свои знаменитые танки на мясо где-то в Баварии; москвичи истоптали все площади столицы в бесконечных митингах и манифестациях, ибо у них с едой тоже было не ахти…

С точки зрения Михаила Борисовича, все шло прекрасно — рынок, как акула, щелкал страшными своими челюстями у самого горла громадной, парализованной распрями страны, рынок манил западным изобилием, сулил всем богатую, счастливую жизнь, если только эта измученная, некогда процветающая страна откажется от своих идеалов, изменит политический курс, бросит на растерзание прессе армию, органы госбезопасности, саму идею социального равенства. Народ не может быть хозяином, сладко пел в самые уши Гонтаря холеный, известный всему деловому миру экономист в больших модных очках, и Михаил Борисович всей душой соглашался с этим Павлом Григорьевичем, любил его и лишь мысленно укорял златоуста, что не идет пока дело дальше разговоров, медленно движется. Сколько можно говорить о приватизации?! Пора проводить эту самую передачу государственной собственности в частные, надежные руки! Какой бы он сделал шикарный супермаркет из зачуханного и пустого ЦУМа — главного магазина города! Ахнули бы все!