Валерий Барабашов - Золотая паутина

Мелкота эта, которая гостила у Дюбеля, рассматривала наколки с большим вниманием. Щегол попросил Генку повернуться спиной, там тоже была изображена целая картина — русские сказочные богатыри на копях и с пиками. Были наколки и на ногах; если спустить штаны, то можно еще кое над чем посмеяться, но Генке надоела эта демонстрация, он велел всем наливать — а гостей у него было человек семь — и сам провозгласил тост за свободу.

— С возвращением, Дюбель!

— С прибытием на родную землю, Ген!

— Рады тебя видеть, дружище!

Генка тоже был рад, все эти годы спал и видел такой вот богатый стол, корешей и еще голую деваху! С девахой пока не получалось — кто замуж из его знакомых девиц выскочил, кто куда-то запропал из города. Ну ничего, это дело поправимое, не сегодня завтра баба у него будет.

Мать бесшумно, покорной тенью сновала от стола на кухню и обратно, все ставила да убирала, глаза ее были мокрыми от слез.

— Ешьте, ребята, ешьте, все свежее… Гена, что ж ты не угощаешь ребят?

— Да что они, маленькие, чего ты? — сыто и пьяно смотрел Дюбель на мать. — Ты иди, мать, иди. Или, может, сядешь с нами? За родного сына рюмашку бы пропустила, а? Или не рада?

— Да как не рада, сынок, что ты говоришь? — мать замахала на Генку руками, села о краю стола, подняла рюмку, выпила и торопливо ушла, вытирая слезы. Так было и несколько лет назад — пьянки-гулянки, ночные похождения, драки… Ну кто б его образумил, кто бы правильную дорожку в жизни указал. Ведь ничего не стал рассказывать ей, матери, не заверил: все, мол, мать, завязал я с прошлым — и больной стал, и постарел, дядей уже называют… Нет, негоден он ни к чему, не хочет честно жить и трудиться, да и делать ничего не умеет, никакой специальности не приобрел. О-ох…

Клавдия Дюбелева заливалась горючими слезами на тесной своей чистенькой кухоньке, а в комнате гремел магнитофон, тренькала гитара и молодые, ломающиеся голоса орали что-то несусветное, непонятное ей:

«И за что же мне такое наказание выпало, господи?! — расстроенно думала Клавдия. — Разве такого я сына хотела?»

В дверь позвонили, она торопливо вытерла слезы, пошла открывать, и в комнату, полную смрадного табачного дыма и гитарно-магнитофонного гама, ввалились двое: бородатый громадный парень, а с ним второй, прыщавый блондин — оба в «фирме», в джинсах-варенках, нарядных рубашках с блестящими пуговицами, а у блондина на шее — еще и яркий, завязанный узлом платок.

— Геныч! Здорово! Сколько лет, сколько зим!— ревел бородатый, распахнув руки, направляясь к столу.

— Борис?! Басалаев?! Кто посетил презренного вора и фулюгана-а! — вопил в свою очередь и Дюбель, вскочив навстречу гостям, обнимаясь сначала с Бобом, которому он едва доставал до плеча, а потом и с Олегом Фриновским, проявившим меньше эмоций, подавшему Генке лишь руку.

— Ну, канайте к столу. Прошу! — радушным жестом хозяина приглашал Дюбель, и Боб с Фриновским уселись по-хозяйски, потеснив молчком мелкоту.

— От кого прознали? — Генка налил старым знакомцам водки. — Я телеграммы не давал, приехал тихо.

— О хороших людях молва впереди бежит, Геныч, — откинувшись на спинку стула, похохатывал Боб. — Верные люди дали знать: Дюбель дома, отдыхает.

— Ну рад видеть, рад! — долдонил однообразно Генка, чокался с Басалаевым и Фриновским, влюбленно-восторженно заглядывал им в глаза, пытался что-то рассказывать, но сбивался, перескакивал на другое, потом вдруг хватал гитару, подыгрывал магнитофону, снова наливал в стаканы… Бестолковщина эта продолжалась с полчаса.

Боб почти не пил, сказал Генке, что он за рулем, ему нельзя, не дай бог менты привяжутся. А Фриновский опрокидывал в рот рюмку за рюмкой, тряс лохматой, длинноволосой головой, морщился и постанывал, закусывал мало.

Молодежь притихла, посматривала на Боба и Фриновского с интересом и робостью. Понятно было, что птицы эти большого полета, может и похлеще чем сам Дюбель, — вон он как перед ними, чуть ли не на задних лапках, все старается угодить, налить побольше и повкуснее угостить. Боб заметил это внимание, цыкнул на подростков:

— Ну, чего клювы пораскрывали? Займитесь делом.

Подростки сбились у дивана, Щегол выхватил из кармана колоду новеньких карт, пошла игра!

Басалаев сел поближе к Генке, обнял его за голую, вспотевшую шею, спросил задушевно:

— Как там, Геныч? Как сиделось?

Генка махнул вяло — что спрашивать? Сидеть несладко.

Заорал вдруг надрывно, хриплым голосом!

— Да ладно тебе про ментов песни петь, Геныч, — журил с лаской Боб. — Не стоят они того, чтобы даже думать о них. Презирать их надо и — сторонкой, сторонкой, — он живо и весело показал это на пальцах, — обходить.

— Не-ет, — Дюбель покрутил головой, — Ментам и судье, этой стерве Букаповой, не прощу-у! Не прощу! — он трахнул кулаком по столу, и мать тут же прибежала из кухни, стала о умоляющими и перепуганными глазами просить:

— Гена, сынок, не надо шуметь. Соседи еще позвонят, милицию вызовут… Греха не оберешься.

— Соседи?! Пусть только попробуют! — Генка яростно скрипнул зубами. — Я им… — и выругался смачно, с удовольствием.

— Ладно, Геныч, тихо, тихо, — властно проговорил Боб и проводил мать снова на кухню: — Мы тут сами все уладим, ничего… Как вас звать-величать? Клавдия Максимовна? Ага, понятно. Ничего. Если можно, чаю мне крепкого. Только свежего и без сахара. А за Геныча по беспокойтесь, шуметь он не будет.

Басалаев вернулся в комнату, стал расспрашивать Генку о планах на будущее. Тот плохо соображал, но вопрос понял. Отрубил:

— Заслуженный отдых. Вино, девочки, кабаки.

— А башли?

— С этим туго, Боб. Одолжи.

— Одолжить можно. Правда, много не смогу. А дать тебе заработать — пожалуйста, приходи. Мы на подхвате у одного маэстро. Кооператив у нас, «Феникс» называется.

— Чего? Феликс? — не попял Дюбель.

Басалаев засмеялся;

— «Феникс», птица такая, из пепла встала. Шеф придумал. Птицу вроде сожгли, а она опять восстановилась.

— Как это? — Генка пялил на Боба красные непонимающие глаза.

— А хрен ее знает, Геныч. Ну, сказка это, миф! Это ты лучше с шефом, он тебе объяснит. Если, конечно… тебе деньги нужны, девки. А?

Дюбель замотал головой:

— Ни в каком кооперативе работать я не буду. У меня отпуск.

— Тебе у нас понравится, Ген, — вставил свое мнение Фриновский. — Работа не пыльная, но денежная. Шеф наш — голова, каких поискать, уважает преданных людей. Башли у тебя будут.

— И девочки. Каких захочешь, — пообещал и Боб.

Выпив большую чашку душистого горячего чая, Басалаев поднялся, поблагодарил мать Генки, сказал, что им с Фриновским пора ехать. На клочке бумажки нацарапал шариковой ручкой помер телефона, сказал Дюбелю, мол, отдохнешь — позвони. Генка мотал опущенной головой, не понять было — слышал слова Боба, не слышал… Но гостей до двери пошел провожать, снова облобызал Басалаева, спросил: