Андрей Воронин - Таможня дает добро

— Всю не доставай! — зашипел на Дорогина дед Михась, догоняя его у «Нивы.» — Бутылок пять принеси, а остальное пусть в машине постоит, с заднего сиденья лучше на пол переставь.

— Боитесь, лишними окажутся?

— Нет, боюсь, на солнце нагреются. А теплая водка — хуже отравы.

По разговорам чувствовалось, люди не договаривались собраться здесь, а просто знали, приедут не только они одни. И точно назначенного времени для начала застолья не существовало. Постепенно появлялись новые лица, люди приходили пешком, приезжали на велосипедах, подъезжали телеги. Машин больше не стало, и не потому, Что их не было в окрестных домах. Тут почти повсюду имелись машины, мотоциклы, тракторы, но, выпив, за руль не сядешь, а конем править или на велосипеде педали крутить можно и выпившему.

Рассаживались по периметру скатерти на бревнах, принесенных от хутора Григория Склярова.

— Гриша собирался летом новую баньку поставить, вот лес и припас, — сокрушался дед Михась. — Думал, париться будет, а оказывается, нам эти бревна вместо скамеек на его поминках.

За выпивкой и едой люди, знавшие Григория Склярова, вели немного странный разговор. Все говорили словно бы намеками, не раскрывая до конца сути, известной, как понял Дорогин, всем собравшимся, а потому о ней можно было и умалчивать. Так бывает, когда собираются за одним столом близкие родственники. Им‑то понятны семейные шутки, подколки, упомянутые вскользь события. Свежий же человек не сразу сообразит, о чем идет речь.

Дорогин не пил, лишь для приличия наполнил рюмку. Он сидел с ней и, когда звучала очередная фраза в память Григория Склярова, прикладывался губами к краю. Зато дед Михась выпивал, не оставляя на дне ни капли. Он еще умудрялся встряхивать рюмку над открытым ртом, хотя по всему было видно, что напиться не стремится. Он, как отметил Муму, был из той породы людей, которые могут выпить черт знает сколько и оставаться при этом относительно трезвыми. К такой породе относился и он сам, поэтому чувствовал родственную душу издалека.

Было удивительно и то, что люди, собравшиеся сегодня, не забывали повода, который свел их вместе, хотя, бывает, что не пройдет и часа за поминальным столом, а кто‑нибудь уже затянет песню, забывшись, протянет рюмку, чтобы чокнуться, станет заигрывать с чужой женщиной.

— Больше уже вряд ли кто‑нибудь подъедет, — говорил дед Михась, наклоняясь к Дорогину, — кто хотел, тот Гришку помянул. И заметь, при жизни его не очень‑то любили, мало от кого слово хорошее услышать можно было.

— Почему?

— Работа у него такая. Егерем работать — редко кто выдерживает, да еще чтобы при этом честным человеком остаться. Тут тебе и деньги посулят, и пугать начнут. А он был крепкий, как кремень, ни разу не сломался, даже когда с внучкой плохо стало. Мог бы, казалось, против совести пойти, никто бы слова не сказал, поняли бы, зачем человеку деньги понадобились. А он… — и тут дед Михась замолк.

На узкой лесной дороге заслышался треск мотоцикла. Дорога выходила из леса и буквально растворялась на лужайке перед рекой, так что тот, кто ехал, направлялся именно сюда.

— Кого еще несет? — пробормотал Михась.

По его глазам Дорогин понял: тот уже догадался, кто едет на мотоцикле, но не хочет себе раньше времени портить настроение.

Резкий звук двигателя нарушил гармонию, воцарившуюся среди людей. Этот грохот буравил спокойный, вечерний воздух, от него, казалось, даже подрагивает ярко–красное солнце, клонившееся к горизонту. Мотоцикл вынырнул из леса на большой скорости. Двое мужчин сидели на нем: задний одной рукой ухватился за багажную решетку, второй придерживал на голове камуфляжную кепку с длинным

козырьком. Сидевший же впереди вел мотоцикл так, словно мчался по гоночной трассе — пригнувшись, зло поглядывая по сторонам, будто боялся, что его обойдут невидимые соперники.

— Овсейчик пожаловал, — донесся до Дорбгина недовольный голос деда Михася.

Люди в камуфляже вели себя как хозяева, их тут боялись. Мотоцикл, грохоча двигателем, объехал разложенную на траве скатерть и людей, сидевших возле нее. Щелкнула подножка, и двое таможенников подошли к импровизированному столу.

Им никто не предложил сесть. Молчание затянулось.

Старший сержант Овсейчик полез за пазуху, достал бутылку водки и кольцо самодельной колбасы в полиэтиленовом пакете. Поставил угощение.

— Рюмки пустые у вас, мужики, найдутся, чтобы Гришку помянуть?

— Не думал я, что вы приедете, — на правах самого старшего по возрасту ответил ему дед Михась.

— Я тоже не думал, — усмехнулся Овсейчик, присаживаясь на бревно и принимая из рук соседа наполненную рюмку водки. — Кем бы человек ни был, — сказал старший сержант, — как помрет, его всегда жалко. Пусть земля тебе будет пухом, Григорий Скляров, — и тут же, даже не делая секундной паузы, влил водку в рот и закашлялся.

Второй таможенник принялся бить его кулаком в спину.

— Не в то горло пошла, рука дрогнула, — прокомментировал дед Михась.

Овсейчик прокашлялся, на глазах у него выступили слезы.

— С Гришкой оно всегда так выходило, — сказал таможенник, — не ладили мы с ним. Даже после смерти и то он мне подлянку сделал, водкой поперхнул.

Старик покосился на Дорогина и осторожно сказал — так, чтобы не слышали таможенники: — В Браславе мне говорили.

— Ты, дед, меньше слушай, что бабы языками треплют.

Овсейчик все же услышал, пристально посмотрел на Дорогина. Он силился понять, кто же тот такой, откуда взялся. Покосился на незнакомую ему зеленую «Ниву.»

— Слушай, дед, — сказал Овсейчик, — разговор к тебе есть.

— Чего ж, говори.

— Ни при всех, неохота тебя позорить. С глазу на глаз переговорить надо.

Старик растерянно заморгал, но поднялся. Овсейчик отвел его метров на пятьдесят и, взяв за крупную перламутровую пуговицу на рубашке, несильно тряхнул.

— Что это за хмырь рядом с тобой сидит?

— Гришкин друг.

— Это он тебе так сказал?

— Ага.

— Откуда?

— Из Москвы приехал.

Лицо таможенника вытянулось. Он вспомнил о том, что Гришка Скляров недавно ездил в Москву и, как поговаривали, не только затем, чтобы найти деньги на операцию внучки, а еще и затем, чтобы сообщить о странных делах, творящихся с российскими «дальнобойщиками» на латышско–белорусской границе.

— Кто он такой?

— Сергеем его зовут.

— Тебе это тоже он сказал?

— Да. Я же документы не смотрел.

— Смотри у меня, Михась, ты не на лучшем счету. Я про лодку, которую ты контрабандистам за деньги даешь, каждый день помню.

— Я людям за деньги ее даю, а куда они на ней плавают, меня не интересует.

— Смотри, словлю кого‑нибудь на твоей лодке и конфискую как средство передвижения.