Владимир Колычев - Неподкупные

– Я Журавля не сдам, – покачал головой Несмеянов. – И он меня не сдаст.

– А кто предлагает тебе Журавлева сдавать? Это Ревякин заставит его тебя сдать. А я тебя чморить не собираюсь. Напишешь, как все было, с чего началось, а кто начал, писать не надо.

– Не буду я ничего писать!

– Думай, Несмеянов, думай. Я тебя не тороплю. Мне всю ночь дежурить; что с тобой тут сидеть, что у себя в кабинете…

Богдан придвинул к себе учебник и снова стал писать. «При стрельбе стоя из пистолета туловище и ноги стрелка занимают положение, как при гимнастической стойке: ступни ног расставлены примерно на ширину плеч; вес тела равномерно распределен на обе ноги…»

В помещение стремительным шагом зашел Ревякин.

– Ну как тут у тебя? – спросил он, глянув на Несмеянова, как Сталин – на Троцкого.

– Да пока никак. Ничего не знаем, никого не трогали…

– Ну и зря. Багрянюк показания дал, все как было расписал…

– Как, уже? – изобразил удивление Богдан.

– Почему уже? Нет, он еще до того, как в больницу, все расписал. Я только протокол допроса оформил и на подпись ему дал… Пойду к Журавлеву, поговорю с ним. – Ревякин сказал это с таким видом, как будто собирался идти на сытный ужин после трехдневного голодания, даже руки в предвкушении удовольствия потер.

Он вышел из комнаты, и вскоре послышался лязг решетчатой двери, голоса: это дежурный по изолятору впускал его в свои владения. А минут через десять послышался душераздирающий стон – как будто шкуру с кого-то живьем сдирали.

– Что это? – испуганно встрепенулся Несмеянов.

– Что, ужасов на видаке насмотрелся? – усмехнулся Богдан. – Не бойся, у нас тут живые мертвецы не ходят. Здесь все гораздо проще. Это у Ревякина такая манера разговора…

Сеанс устрашения продолжался. Сначала послышался шум ударов, а потом жуткий стон:

– Ме-енты! Па-адлы!

Это голосил бич Лука, бывший зэк, а ныне никому не нужный огрызок судьбы. В КПЗ он был частым гостем, потому что здесь и переночевать можно, и пайку получить. Действительно, бывают случаи, когда тюрьма – дом родной. Потому и совершал Лука мелкие пакости, чтобы попасть в изолятор. И операм подыгрывал по их личным просьбам.

Камера Луки находилась в отдалении от помещения для допросов, выл мужик громко, истошно, поэтому Несмеянов не мог распознать подлог.

Ирония ситуации заключалась в том, что Ревякин сейчас должен был допрашивать Журавлева в его камере. Наверняка Богдан объяснил ему, что это стонет его дружок-подельник.

– Не, я понимаю, что Журавль накосячил, но не до такой же степени! – бледный как полотно, возмущенно протянул Несмеянов.

– До какой степени? Это в живот бьют, – невозмутимо сказал Богдан, делая вид, что прислушивается к ударам. – Сейчас его Ревякин по почкам будет бить…

– У-у-у! Мусора, суки! Ненавижу!.. Ой-ёё! Твари!

– Ну вот, началось… Мой тебе совет, Несмеянов: спасай друга. Напишешь чистосердечное, его оставят в покое. Нет – будут молотить до утра…

– Не буду я ничего писать!.. Менты, суки!..

Несмеянов закипал от злости, но голос его при этом звучал неуверенно. Страх перед расправой давил на его рассудок. А тут еще тяжесть окружающей обстановки. Да и время уже позднее, что так же тягостно действует на психику.

– Ну, не будешь и не будешь, – пожал плечами Богдан. – Только учти, твой Журавль выставит тебя крайним. Скажет, что это ты ударил Багрянюка по селезенке. И скажет, и подпишет. Он получит всего три года, а ты – двенадцать лет. Что лучше, двенадцать лет строгого режима или три года условно?

– Условно?

– Ну да. Он же сотрудничал со следствием, значит, может на условный срок претендовать. Ты вот сотрудничать не хочешь, тебе больше в тюрьме нравится, чем на свободе… Ты Рычага знаешь?

– При чем здесь Рычаг? – вздрогнул Несмеянов.

– Ну, он рэкетом занимается, и вы с Журавлем рэкетом занимаетесь…

– Рэкетом? Я даже не знаю, что это такое!

– А как топор ни назови, по лбу все равно ударит. Если лоб тупой… Если ты в банде Рычага, то тебе бояться нечего. Он в законе, в тюрьме тебя холить будут. А если ты против него, то тебя в тюрьме хулить будут аж по самое не хочу… Может, Рычаг водку паленую бабкам базарным поставляет, а вы с них деньги трясете?..

– Да нет, не поставляет он водку, – мотнул головой Несмеянов.

– А кто поставляет?

– Ну… Да не знаю я, кто поставляет. Мне какая разница?

– А травку Багрянюку кто поставляет?

– Я откуда знаю? Может, сам где-то берет. Меня это не колышет.

– Насчет водки я не знаю, только предполагаю, а вот насчет косячков… Есть информация, что Рычаг этим занимается. И Багрянюк – его человек…

На самом деле никакой информации у Богдана не было, но на допросе и мимолетное предположение можно выдать за истину в первой инстанции. И можно, и нужно. Чтобы сбить Несмеянова с толку, еще сильней пошатнуть его душевное равновесие.

– Ну, может быть, – задумался парень.

– Такая вот петрушка у тебя на грядке растет. Кто-то коноплю выращивает, а у тебя петрушка… Багрянюк на Рычага работает, а вы с Журавлевым его жестоко избили. Как думаешь, Рычагу это понравится? Как думаешь, что тебя в тюрьме ждет?.. У тебя своя петрушка, у блатных – своя. Аж по самые помидоры…

Несмеянов думал недолго.

– Э-э, а в тюрьму обязательно? – в лихорадочном волнении спросил он.

– Ну а как же?

– А если я во всем признаюсь?

– Если признаешься, получишь скидку. Года два, от силы три…

– А условно?

– Это если Журавля сдашь.

– Но я не могу…

– Молодец, уважаю. Друзей сдавать нельзя.

– Да он мне, в общем-то, и не друг.

– Все равно сдавать нельзя… Нельзя говорить того, чего не было. Но если Журавлев ударил по селезенке, то ты не должен этого скрывать. Напишешь чистосердечное признание, укажешь там, что по селезенке потерпевшего не бил. Про Журавлева ничего писать не надо. Мы сами сделаем вывод, что это он человека искалечил…

– Но это он его искалечил!

Несмеянов сам испугался своих слов, при этом он вздрогнул так, будто внутри его что-то сломалось.

– Значит, как было, так и пиши.

– Да нет, не буду я писать, – опустив голову, подавленно вздохнул парень.

И в это время из глубины изолятора послышался стон, похожий на предсмертный.

– Что там такое?

Богдан изобразил переполох и вышел из помещения, не забыв закрыть за собой дверь. Ревякина он нашел в дверях одиночной камеры. Тот прикладывал палец к губам, подавая Луке знак, что концерт по заявкам оперов пора заканчивать.

– Ну как там у тебя, лейтенант? – закрывая дверь в камеру, негромко спросил Ревякин.

– Думаю, сломается.

– Тут не думать, тут ломать надо… Мой уже ломаться начал.

– Мой вроде бы тоже.

– Это твое первое серьезное дело, лейтенант. Если справишься, значит, будет из тебя толк. Если нет… все равно молоток. Ну, давай к своему, а я к своему.